Рубаи Омара Хайяма о женщине: лучшие стихотворения онлайн
Омар Хайям — Шиповник алый нежен
Шиповник алый нежен? Ты — нежней.
Китайский идол пышен? Ты — пышней.
Слаб шахматный король пред королевой?
Но я, глупец, перед тобой слабей!
Омар Хайям — Стать ласковой со мной старается
Стать ласковой со мной старается — никак,
Смирить свой нрав крутой старается — никак.
Представьте: кипарис, прямой как восклицанье,
Согнуться запятой старается — никак!
Омар Хайям — Скорей голодный лев откажется от пищи
Скорей голодный лев откажется от пищи чем женщина от подлости и лжи.
Омар Хайям — Пушок над губками возлюбленной твоей
Пушок над губками возлюбленной твоей
Не портит красоты, а помогает ей.
Припомни, как весной мы садом любовались:
Цветы и там милы, но в зелени — милей.
Омар Хайям — От горя разлуки с тобою я вяну
От горя разлуки с тобою я вяну.
Куда бы ни шла, от тебя не отстану.
Уйдешь — все сердца погибают в печали,
Вернешься — они твоей жертвою станут.
Омар Хайям — Опасайся плениться красавицей, друг
Опасайся плениться красавицей, друг!
Красота и любовь — два источника мук.
Ибо это прекрасное царство не вечно:
Поражает сердца и — уходит из рук.
Омар Хайям — Не устану в неверном театре теней
Не устану в неверном театре теней
Совершенства искать до конца своих дней.
Утверждаю: лицо твое — солнца светлее,
Утверждаю: твой стан — кипариса стройней.
Омар Хайям — На осле ехать
На осле ехать —
Ногам покоя не знать;
С двумя женами жить —
Ушам покоя не знать!
Омар Хайям — На мир пристанище немногих наших дней
На мир — пристанище немногих наших дней —
Я долго устремлял пытливый взор очей.
И что ж? Твое лицо светлей, чем светлый месяц;
Чем стройный кипарис, твой чудный стан прямей.
Омар Хайям — Муки старят красавиц
Муки старят красавиц. Избавь от беды
Ту, чьи веки прозрачны, а губы тверды.
Будь с любимой нежней: красота ускользает,
На лице оставляя страданий следы.
Омар Хайям — Многих женщин в парчу, жемчуга одевал
Многих женщин в парчу, жемчуга одевал,
Но не мог я найти среди них идеал.
Я спросил мудреца: — Что же есть совершенство?
— Та, что рядом с тобою! — Он мне сказал.
Омар Хайям — Какой соблазн, какой искус, храни Аллах
Какой соблазн, какой искус, храни Аллах!…
Твое лицо и день и ночь царит в мечтах.
Вот потому и боль в груди, и трепет в сердце,
И сухость губ, и влажность глаз, и дрожь в руках.
Омар Хайям — К сиянию луны, красавицы ночной
К сиянию луны, красавицы ночной,
Добавлю я тепло, даримое свечой,
Сверканье сахара, осанку кипариса,
Журчание ручья… И выйдет облик твой.
Омар Хайям — Едва ты вышла в сад, смутился алый мак
Едва ты вышла в сад, смутился алый мак,
Не успокоится от зависти никак.
А что же кипарис тебе не поклонился?
Увидел дивный стан, его хватил столбняк!
Омар Хайям — Развеселись
Развеселись!… В плен не поймать ручья?
Зато ласкает беглая струя!
Нет в женщинах и в жизни постоянства?
Зато бывает очередь твоя!
Омар Хайям — Лишь твоему лицу печальное сердце радо
Лишь твоему лицу печальное сердце радо.
Кроме лица твоего — мне ничего не надо.
Образ свой вижу в тебе я, глядя в твои глаза,
Вижу в самом себе тебя я, моя отрада.
Омар Хайям — Ты, кого я избрал, всех милей для меня
Ты, кого я избрал, всех милей для меня.
Сердце пылкого жар, свет очей для меня.
В жизни есть ли хоть что-нибудь жизни дороже?
Ты и жизни дороже моей для меня.
Омар Хайям — Стихи Омара Хайяма о женщине
Стихи Омара Хайяма о женщине, как и всё его целиком взятое творчество, есть воплощение мудрости великого Мастера, снизошедшего к нам в те очень далёкие времена, когда закладывался фундамент истории Древнего Востока.
Женщина для Омара Хайяма — это счастье и муза поэта, источник вдохновения и радости, это грусть, печаль, разлука и тоска… Для поэта возлюбленная женщина — это непрочитанная книга, она также непознана, бесконечна и мудра, но бесконечна только и только лишь для того, кто находится в поисках извечной и недосягаемой истины.
Стихи Омара Хайяма о женщине
Да, женщина похожа на вино,
А где вино,
Там важно для мужчины
Знать чувство меры.
Не ищи причины
В вине, коль пьян —
Виновно не оно.
Да, в женщине, как в книге, мудрость есть.
Понять способен смысл её великий
Лишь грамотный.
И не сердись на книгу,
Коль, неуч, не сумел её прочесть.
Бровям твоим легко пленять сердца у нас:
Глаза избегались, по воле их кружась.
Прекрасный трон бровей превыше глаз-прислужниц
Настолько, что тебе на них не вскинуть глаз!
Брось пыжиться, кумир! Кривляние смешно,
Зазнавшихся божков и без тебя полно.
Спокойною предстань, узлы бровей распутай,
А на влюбленного кричать совсем грешно.
Весть от Бога в наш мир суеты — это ты,
Образец неземной красоты — это ты.
Вне тебя ничего нет для сердца на свете —
Требуй все! Воплощенье мечты — это ты!
Взглядом нас озари, нам приятен твой лик,
Слов прекрасных твоих сердце ждет каждый миг.
А душа твоя — зеркало наших желаний
И влюбленным — Джамшидовой чаши родник!
Вместе солнцу с луною подобен твой лик,
Цвет рубина от губ твоих дивных возник,
Здесь фиалку лелеет сад этого лика
И живою водою поит каждый миг.
Волос твой — гиацинт, что завитым рожден,
А глаза, как нарциссы; нарцисс — это сон,
Лалы — хмель, что всегда неразлучен с нектаром,
Весь твой лик — как огонь, коим я ослеплен.
Вплетен мой пыл вот в эти завитки.
Вот эти губы — розы лепестки.
В вине — румянец щек. А эти серьги —
Уколы совести моей: они легки…
Два локона твоих назвал бы я друзьями,
Свиданья розами, а дни разлук шипами.
Из-под щита волос твой взгляд — удар копья.
В любви — глоток воды, ты в миг размолвки — пламя.
День — солнцу, ночь — тебе. И что же? Ты — прекрасней.
Наполню ль кубок свой, всё то же: ты — прекрасней.
Но вот меня сманить старается весна
Цветеньем юных роз… О Боже! Ты — прекрасней!
До щек ее добраться — нежных роз?
Сначала в сердце тысячи заноз!
Так гребень: в зубья мелкие изрежут,
Чтоб слаще плавал в роскоши волос!
Думал я, что верны обещанья твои,
Постоянства полны обещанья твои.
Нет, не знал я, что, как и столпы мирозданья
Свет очей! — непрочны обещанья твои!
Едва ты вышла в сад, смутился алый мак,
Не успокоится от зависти никак.
А что же кипарис тебе не поклонился?
Увидел дивный стан, его хватил столбняк!
Еженощно росла молодая луна,
Вся желаньем сравниться с тобою полна.
Блеском тщетным сверкнул краткий миг в полнолунье,
От позора на убыль пустилась она.
И лица и волосы ваши красивы,
Вы, как кипарисы, стройны, горделивы.
И все же никак не могу я понять,
Зачем в цветнике у творца возросли вы?
К сиянию луны, красавицы ночной,
Добавлю я тепло, даримое свечой,
Сверканье сахара, осанку кипариса,
Журчание ручья… И выйдет облик твой.
Каждый миг, о, кумир, ты жеманной не будь,
В себялюбии столь постоянной не будь.
Шагом ровным иди и не хмурь больше брови,
Для влюбленных врагом непрестанно не будь!
Какой соблазн, какой искус, храни Аллах!..
Твое лицо и день и ночь царит в мечтах.
Вот потому и боль в груди, и трепет в сердце,
И сухость губ, и влажность глаз, и дрожь в руках.
Кем, душа моя, ты взращена — в вертограде каком?
Ты, являясь, луну затмеваешь на небе ночном.
Свои лица для пира украшают красавицы мира,
Все пиры на земле ты одна украшаешь лицом!
Коль мною покорен, то докажи сперва:
Покорно отступись! — услышал я слова.
Воистину, тебе молюсь я упоенно,
И как же отвернусь от лика божества?
Коль о лике твоем утро речь заведет,
Станет повестью речь уже в лунный восход.
Коль похвастает ночь дружбой с локоном черным,
Поутру похвальба подтвержденье найдет!
Красой затмила ты Китая дочерей,
Жасмина нежного твое лицо нежней.
Вчера взглянула ты на шаха Вавилона
И все взяла: ферзя, ладьи, слонов, коней.
Кто письмо красноречья пером начертал,
Как алиф стан любимой притом начертал.
Начертал он однажды его для примера,
Ученик же стократно потом начертал.
Кудри милой от мускуса ночи темней,
А рубин ее губ всех дороже камней…
Я однажды сравнил ее стан с кипарисом,
Возгордился теперь кипарис до корней!
Кумир мой, вылепил тебя таким гончар,
Что пред тобой луна своих стыдится чар.
Другие к празднику себя пусть украшают,
Ты — праздник украшать собой имеешь дар.
Лик твой — день, с ним и локоны в дружбе всегда,
Роза — ты, а в шипах — разлученья беда.
Твои кудри — кольчуга, глаза — словно копья,
В гневе ты — как огонь, а в любви — как вода!
Лик твой прелестью чашу Джамшида затмил,
Я с тобою о райском блаженстве забыл.
Я следы твоих ног, как святыню, целую,
Ты прекрасней и чище ста тысяч светил.
Лицо твое — заря, а кудри — мрак ночей.
Фисташка сладких уст, миндаль живых очей.
Для сердца моего сам Бог избрал хозяйку:
Когда я без тебя — потерянный, ничей.
Лишь твоему лицу печальное сердце радо.
Кроме лица твоего — мне ничего не надо.
Образ свой вижу в тебе я, глядя в твои глаза,
Вижу в самом себе тебя я, моя отрада.
Лишь я вместе с тобой начинаю тужить,
Как на свете все вдруг мне готово служить.
Дай же ради тебя мне пожертвовать жизнью —
Без тебя ей дано пищей ястребов быть!
Локон — ночь, а лицо твое — утренний свет,
И в миндалинках глаз твоей власти секрет.
Знает Бог, — для души моей ты лишь услада,
Коль не вижу тебя — и услады мне нет!
Луноликая, бывшая ангелом мне,
Ныне стала подобна — увы! — сатане;
Лик, что чудным теплом грел холодной зимою,
Жаркой шубою стал для меня по весне.
Луноликой моей и Луны виден лик,
Я от вида двух лун головою поник.
Я увидел луну на земле и на небе,
И затмилась небесная в этот же миг!
Мне пальцы не извлечь из мускусных волос,
Рубины дивных уст слепят меня до слез.
С минуты, как тебя сравнил я с кипарисом,
Тот стройный кипарис от гордости подрос.
На колючке любой, что на склонах растет,
Кровь влюбленных бродяг любопытный найдет.
Где б ни встретили мы розоликих красавиц,
Все они по душе… Что душа изберет?
На мир — пристанище немногих наших дней —
Я долго устремлял пытливый взор очей.
И что ж? Твое лицо светлей, чем светлый месяц;
Чем стройный кипарис, твой чудный стан прямей.
На что мне их уста? Твою бы ножку мне
Разок поцеловать, и счастлив я вполне.
Ах, ручка!.. И мечтой ошеломлен весь день я.
Ах, ножка!.. И всю ночь ловлю тебя во сне.
Найду твои уста — и рядом обнаружу
Ту чудо-родинку, что так смутила душу.
Неужто до того окружность уст мала,
Что центр окружности был вытеснен наружу?!
Не лик твой — белизна жасминов майских въявь,
Не локон — аромат краев китайских въявь,
Не зубы — жемчуга в рубинах райских въявь!.
.
Вон у дверей — не я ль? — кто ищет ласки въявь.
Не сраженных тобой наповал в мире нет,
Кто бы разум при том не терял, в мире нет.
И, хоть ты ни к кому не питаешь пристрастья,
Кто любви бы твоей не желал, в мире нет.
Не устану в неверном театре теней
Совершенства искать до конца своих дней.
Утверждаю: лицо твое — солнца светлее,
Утверждаю: твой стан — кипариса стройней.
Нет хором для души, кроме этих кудрей,
Нет для сердца михраба без этих бровей.
В твоем лике души моей видится облик,
Нет зеркал для души без улыбки твоей!
О кумир! Дружбу ты почему прервала?
Где же верность твоя в это время была?
Я хотел за шальвары твои ухватиться —
Ты рубашку терпенья мою порвала!
О кумир! Я подобных тебе не встречал.
Я до встречи с тобой горевал и скучал,
Дай мне полную чарку и выпей со мною,
Пока чарок из нас не наделал гончар!
О, если б, захватив с собой стихов диван,
Да в кувшине вина и сунув хлеб в карман,
Мне провести с тобой денек среди развалин, —
Мне позавидовать бы мог любой султан.
О, милое дитя, ты робостью пленишь,
Но лучше, коль со мной робеть повременишь:
Глаза ли влажные мне рукавом осушишь,
Сухие губы ли устами увлажнишь.
Огонь моей души! Судьбой гонимый прочь,
Неужто я сумел преграды превозмочь?
Теперь — умри, свеча! Теперь — луна, исчезни!
Озарена тобой сегодняшняя ночь.
От чела твоего — белых роз аромат,
Твои волосы мускуса запах хранят.
Из рубиновых уст блещут райские перлы,
У дверей твоих страх и смятенье царят.
Очами тюркскими меня, видать, поймала,
А может, как силок раскинув прядь, поймала.
Ей мало этого: то выпустит из рук,
То вновь охотится. Смотри, опять поймала!
Пленит вас дивный стан; и, ослепясь, готовы
Фисташкой, сахаром назвать ее лицо вы.
В витках кудрей, в игре ресниц, в касанье кос
Кому — петля, кому — копье, кому — оковы.
Подробно оглядеть спешу привал земной,
Ищу сравнения, упущенного мной:
Довольно называть луной твой облик светлый
И с кипарисами равнять твой стан прямой.
Приходи, ведь душевный покой — это ты!
Ты пришла! И не кто-то другой — это ты!
И не ради души — ради нашего Бога
Дай увериться, тронуть рукой — это ты!
Просторный Хаверан колючками богат,
Повсюду каждый шип царапнуть ногу рад.
Так ловит и меня любой лукавый взгляд:
Шипы — на всех путях, цепляют — все подряд!
Прошлась ты по душе, как благодать. Ты кто?
И, сам не свой, прошу: пройди опять! Ты кто?
Ах, ради бога… Нет, скорее, ради сердца,
Присядь со мной, а я начну гадать: Ты кто?
Разве муки любви могут радость мне дать?
Разве сердце способно советам внимать?
Сердце пленником стало кудрей твоих черных
Разве плен заставляет в безумство впадать?
Разлукой сил лишишь, больным и стану я.
Надеждой опьянишь, хмельным и стану я.
Тебе ли спрашивать, каким предстану я?
О ком ты грезила, таким и стану я.
Родник живительный сокрыт в бутоне губ твоих,
Чужая чаша пусть вовек не тронет губ твоих…
Кувшин, что след от них хранит, я осушу до дна.
Вино все может заменить… Все, кроме губ твоих!
С влажной розы ты, сбросив стыдливый покров,
Принесла мне сумятицу в виде даров.
С волосок твоя талия! Лик покажи мне!
Я расплавлен как воск и к страданьям готов!
С тобой, забавница, да с лютнею твоею,
Когда от соловьев слегка осоловею,
Когда вином и кровь, и нервы отогрею,
Не нужно и гроша мне от Хотама Тея!
С тобою позабыл о смертной боли я.
К чему других искать, лицо твое любя?
В тебя взглянув, себя я познаю, себя;
В себя взглянув, тебя я узнаю, тебя!
Сахар ты, если б мог он улыбкой сиять,
Кипарис ты, коль мог бы он гордо ступать,
Ты — луна, если б в небе луна говорила,
Ты — свеча, если б та так умела пленять!
Свою любимую — которой равных нет,
Которая во тьму собою вносит свет, —
Чтоб дивной красоте владыки поклонялись,
Пером смиреннейшим живописал поэт.
Сказал я: «Мне с тобой светло, как при луне».
Был жаркий поцелуй ответом в тишине.
«Признайся…» — говорю. «Но в чем?» — «Ты не изменишь?» —
«Сегодня ж изменю!» И тут — смолчать бы мне!..
Сколько сахара спрятано в сладких устах,
Россыпь перлов прекрасна в рубинах-губах —
Одаряешь ты ищущих амбры китайской
Амброй в локонах черных и их завитках!
Солнце ль — щеки — не знаю — иль это луна,
Губы — мед ли — не знаю — иль сладость вина,
Кипарис ли — не знаю — иль облик подруги,
Человек или пери — не знаю — она…
Сплетенье локонов. Желанней сети — нет.
Как свод мечети, бровь. Другой мечети — нет.
В лицо твое душа никак не наглядится:
Других зеркал душе нигде на свете нет!
Стан ее — кипарис, а лицо — лик луны,
Будто сахар уста — и свежи и нежны.
Завитки у кудрей и ресницы любимой
Как кольчуга и копья, — но мне не страшны!
Стать ласковой со мной старается — никак,
Смирить свой нрав крутой старается — никак.
Представьте: кипарис, прямой как восклицанье,
Согнуться запятой старается — никак!
Столь редкостный нарцисс любить никто не прочь,
Красу китайских див забыть с такой не прочь!.
.
Лишь подмигнула ты владыке Вавилона,
С доски — его ладьи, и ферзь, и кони — прочь!
Твое лицо — луна, которой не скудеть
Прекрасна без прикрас — и прежде ты, и впредь.
Согласный умереть, охотно жизнь оставлю,
Чтоб у дверей твоих навеки замереть.
Твои брови, что склонны сердца похищать,
Приучили глаза твои стрелы метать.
Над глазами они, красоту охраняя,
Потому не дано им глаза увидать.
Твоих локонов россыпь, так нежно маня,
Похищает меня до рождения дня.
Закрути их потуже, не дай разметаться,
Чтоб они не похитили снова меня!
Твоих тюркских очей взмахи век так легки!
Ты — свеча, а весь мир — лишь твои мотыльки.
Мы в тебя влюблены, потому и безумны,
Ты — дом наших сердец и бальзам от тоски.
Твой локон — как вьюнок. Вьюнками — страсть во мне.
Глаза твои — нарцисс. Нарциссы в каждом сне.
Твои рубины — хмель. Хмелит питье любое.
Лицо твое — огонь. Огонь — в моем вине.
Ты вошла — будто краской кто розу облил —
Вся зарделась, раскрылась без воли, без сил.
Почему кипарис пред тобой не склонился?
Он бы дорого этот поклон оплатил!
Ты, чей облик свежее пшеничных полей,
Ты михраба из райского храма милей!
Тебя мать при рожденье омыла амброю,
Подмешав в аромат капли крови моей!
У тюльпана ты цвет свой пурпурный взяла,
Тебе лилия юности суть отдала.
Была роза, она на тебя походила —
Передав тебе жизнь, она робко ушла.
Уж так язвителен, уж так насмешлив взгляд!
Но брови все равно ко мне благоволят.
Конечно же сошлюсь на то, что брови — выше:
«Глазами гонишь прочь? Но брови не велят!»
Услада милых уст, рубинами гори,
Сокровищнице пусть завидуют цари!
Себе я заведу залог благоуханный:
Во славу нежных чувств хоть локон подари!
Услада сердца! Чьи волшебные персты
Ваяли дивный лик небесной красоты?
Красавицы к пирам подкрашивают лица,
Своим лицом и так пиры украсишь ты!
Утро, сад и любители роз и вина,
Музыканта прекрасного лютня слышна,
Ароматы, друзья, птиц волшебное пенье —
Ты приди! В этом рае лишь ты нам нужна!
Хоть нарциссы-глаза ищут повод для смут,
В дугах черных бровей смех и радость живут.
Эти дуги, что выше прекрасных нарциссов,
Будто речь о своем верховенстве ведут!
Художник твой взял краски у розы полевой.
У идолов Китая — весь нежный облик твой.
Шах Вавилона, встретив вчера твой нежный взор,
Стал шахматной фигурой и в плен был взят тобой.
Черный локон чернее, чем мускусный цвет,
С лалом губ твоих дружит души твоей свет.
Стан твой тонкий сравнил я вчера с кипарисом —
Кипарис возгордился на тысячу лет!
Чтоб возжечь к тебе страсть, нам лишь искра нужна,
Опьяняет тобой в песне нота одна.
Чтоб убить нас, не нужны из глаз твоих стрелы,
Нам довольно хлыста, — если смерть суждена.
Шиповник алый нежен? Ты — нежней.
Китайский идол пышен? Ты — пышней.
Слаб шахматный король пред королевой?
Но я, глупец, перед тобой слабей!
Эта родинка, мук моих горьких исток,
Заняла навсегда ее губ уголок!
Бог, создавший для нас ее крошечный ротик,
Это зернышко жить возле круга обрек!
Я лунной ночью ждал свидания с Луной,
Гляжу, идет она.
О, сердце, что со мной?
Глаза к земной Луне, потом к луне небесной…
Небесная луна померкла пред земной.
Я сказал: «Твои локоны многих сумели сгубить».
И ответ: «Согласись, если любишь, не жить!»
Я сказал: «Не вкусить мне плода от любимого стана!»
И ответ: «Кто плоды кипариса сумел бы вкусить?»
Омар Хайям — Стихи известного поэта
ЛогинРегистрацияПомощь
СтихиНаписать Группы
КонкурсыПубликоватьМагазин
?-1122
Умар Хайям родился 1 4 мая, инша, 18 мая. Он был выдающимся математиком и астрономом. Он написал несколько работ, в том числе «Проблемы арифметики», книгу по музыке и книгу по алгебре, и все это до того, как ему исполнилось 25 лет.
В 1070 году он переехал в Самарканд в Узбекистане, который является одним из древнейших городов Средней Азии. Здесь Хайяма поддержал Абу Тахир, видный самаркандский правовед.
Это позволило ему написать свой самый известный труд по алгебре «Трактат о демонстрации задач алгебры».
бр>
Малик Шах, внук Тогрилбека, основателя династии Сельджуков, правил городом Исфахан с 1073 года нашей эры. Его визирь Низам-уль-Мульк пригласил Хайяма в Исфахан для создания обсерватории. Для работы в обсерватории были приглашены и другие ведущие астрономы, и в течение 18 лет Хайям руководил учеными и производил работы выдающегося качества. Это был мирный период, когда политическая ситуация позволяла Хайяму полностью посвятить себя научной работе. В это время Хайям руководил работой по составлению астрономических таблиц, а также внес вклад в реформу календаря в 1079 году.. Хайям измерил продолжительность года как 365,24219858156 дней, теперь мы знаем, что продолжительность года меняется с точностью до шестого десятичного знака в течение жизни человека. Это также исключительно точно. Для сравнения продолжительность года в конце 19 века составляла 365,242196 дней, а сегодня 365,242190 дней.
За пределами мира математики Хайям наиболее известен благодаря популярному переводу Эдварда Фицджеральда в 1859 году почти 600 коротких четырехстрочных стихотворений «Рубайат». Слава Хайяма как поэта заставила некоторых забыть о его научных достижениях, которые были гораздо более значительными. Версии форм и стихов, использованных в рубаи, существовали в персидской литературе до Хайяма, и только около 120 стихов можно с уверенностью приписать ему.
Умар Хайям умер 04 декабря 1131 года.
Библиография и источник фотографий: Школа математики и статистики
Подробнее →
Известные поэты
(165) Чарльз Буковски
20 0 9(282) ) Уильям Шекспир
(119) Пабло Неруда
(145) Роберт Фрост
(383) Уильям Батлер Йейтс
(100) Дилан Томас
(19)3) Э.э. Cummings
(52) Spike Milligan
(368) Уильям Вордсворт
(183) Альфред Лорд Теннисон
(91) Лэнгстон Хьюз
(114) W H woden
(100).
Дикинсон
(65) Эдгар Аллан По
(53) Т. С. Элиот
(243) Рабиндранат Тагор
Рубаи Омара Хайяма
| Известные поэты и стихи: Главная | Поэты | Стихотворение месяца | Поэт месяца | 50 лучших стихотворений | Знаменитые цитаты | Знаменитые стихи о любви |
| Лэнгстон Хьюз Шел Сильверстайн Пабло Неруда Майя Анжелу Эдгар Аллан По Роберт Фрост Эмили Дикинсон Элизабет Барретт Браунинг E. E. Cummings Walt Whitman William Wordsworth Allen Ginsberg Sylvia Plath Jack Prelutsky William Butler Yeats Thomas Hardy Robert Hayden Amy Lowell Oscar Wilde Theodore Roethke Все поэты |
gif» valign=»top»> Популярные поэты| См. также: Поэты по национальностям Афроамериканские поэты Женщины-поэты Тематические стихи Тематические цитаты Современные поэты Нобелевские поэты Американские поэты Английские поэты |
| Назад на страницу стихов |
Рубаи Омара Хайяма Омара Хайяма
I.
Пробудитесь! на Утро в Чаше Ночи
Бросил Камень, который обращает звезды в бегство:
И вот! Охотник Востока поймал
Башня султана в Петле Света.
II.
Сон, когда Левая Рука Рассвета была в Небе
Я услышал голос в Таверне,
«Пробудитесь, мои Малыши, и наполните Чашу
Прежде чем Ликер Жизни в ее Чаше высохнет.»
III.
И, как Петушиный экипаж, те, кто стоял до
Таверна закричала — «Тогда открой Дверь!
Ты знаешь, как недолго нам осталось оставаться,
И, раз уйдя, может больше не вернуться.»
IV.
Ныне Новый Год возрождает старые Желания,
Задумчивая Душа в Уединение удаляется,
Где Белая Рука Моисея на Ветке
В.
Ирам действительно ушел со всей своей Розой,
И Чаша Джамшида Севен-ринг’д, где никто не Знает;
Но все же Лоза ее древний рубин дает,
А еще дует Сад у воды.
VI.
И губы Давида закрыты; но в божественном
Высокий кантом Пехлеви, с «Вино! Вино! Вино!
Красное Вино!» — Соловей плачет Розе
Эта ее желтая Щека — инкарнадану.
VII.
Приди, наполни Чашу и в Огне Весны
Зимнюю Одежду Покаяния брось:
Птице Времени осталось немного пути
Лететь — и вот! Птица на Крыле.
VIII.
То ли в Найшапуре, то ли в Вавилоне,
Сладкая ли чаша или горькая,
Вино жизни продолжает сочиться капля за каплей,
Листья жизни продолжают падать один за другим.
IX.
Ты говоришь, утро приносит тысячу роз;
Да, но куда уходит Вчерашняя Роза?
, Унесет Джамшида и Кайкобада.
X.
Но приди со старым Хайямом и оставь Удел
О Кайкобаде и Кайхосру забыл:
Пусть Рустум ложится, как хочет,
Или Хатим Тай плачет Ужин — не обращай на них внимания.
XI.
Со мною по полосе Травы усыпанной
Что только отделяет пустыню от засеянной,
Где забыто имя Раба и Султана —
И Мир — Махмуд на своем Золотом Троне!
XII.
Книга Стихов под Веткой,
Кувшин Вина, Буханка Хлеба, — и Ты
Рядом со мною поющий в Пустыне —
О, Пустыни были вдоволь на Раю!
XIII.
Некоторые во славу этого мира; и некоторые
Воздыхайте о грядущем Рае Пророка;
Ах, возьми Наличные и отпусти Обещание,
И не слушай далекий грохот Барабана!
XIV.
Не глупо ли паукообразно плести
Что? для нас самих, которые не знают,
Выдохнем ли мы то самое Дыхание, которое сейчас вдыхаем!
XV.
Взгляни на Розу, которая развевается вокруг нас — «Вот,
Смеясь, — говорит она, — я в мир вдуваю:
Тотчас шелковая кисточка моего кошелька
Слеза и ее Сокровища в Саду».
XVI.
Люди Мирской Надежды устремляют свои Сердца на
Превращает Пепел — или он процветает; и вскоре,
Словно Снег на пыльном Лике Пустыни
Зажигая час или два — ушел.
XVIII
Подумаешь, в этом потрепанном Караван-сарае
Дверные проемы которого чередуются Ночью и Днем,
Как султан за султаном с его великолепием
Просидел час или два и пошел своей дорогой.
XIX.
Говорят, Лев и Ящерица хранят
Дворы, где хвалился и пил Джамшид:
Топает над головой, но не может разбить Сон.
ХХ.
Иногда мне кажется, что никогда не дует так
Роза, как там, где истекал кровью погребенный Цезарь;
Что носит каждый Гиацинт в саду
Падает ему на колени из некогда прекрасной головы.
XXI.
И эта восхитительная трава, чья нежная зелень
оперяет губу реки, на которую мы опираемся —
О, легонько опирайтесь на нее! ибо кто знает
Из какой когда-то прекрасной Губы она рождается незримой!
XXII.
Ах, мой Возлюбленный, наполни Чашу, очищающую
Сегодняшний день от прошлых Сожалений и будущих Страхов —
Завтра? — Почему, Завтра Я могу быть
Сам со Вчерашними Семью Тысячами Лет.
XXIII.
Вот! некоторые мы любили, самые прекрасные и лучшие
Что Время и Судьба всех их Прест Винтаж,
Выпили свою Чашу Раунда два назад,
И один за другим тихонько ползли на Отдых.
XXIV.
И мы, что теперь веселимся в Комнате
Они ушли, и Лето одевается в расцвете,
Сами должны мы под Ложе Земли
Спуститься, самим сделать Ложе — для кого?
ХХV.
Ах, извлеките максимум из того, что мы еще можем потратить,
Прежде чем мы тоже сойдем в Пыль;
Пыль в Пыль и под Пылью лежать;
Без Вина, без Сонга, без Зингера и — без Конца!
ХХVI.
Одинаково для тех, кто к Сегодня готовится,
И для тех, кто после некоторого Завтра смотрит,
Муэдзин из Башни Мрака кричит
«Глупцы! Ваша награда не здесь и не там!»
ХХVII.
Почему все святые и мудрецы, которые так учено обсуждали
О двух мирах,
выталкиваются, как глупые пророки; их работы, вызывающие презрение
, Рассыпаны, и их уста забиты пылью.
ХХVIII.
О, пойдем со старым Хайямом, а Мудрый оставим
Говорить; одно несомненно, что Жизнь летит;
Цветок, распустившийся однажды, умирает.
XXIX.
Сам в молодости охотно посещал
Доктора и Святого и слышал великий Спор
Об этом и о том; но навсегда
Вышел той же дверью, что и я.
ХХХ.
С ними Семя Мудрости я посеял,
И собственными руками взрастил его:
И это был весь Урожай, который я собрал —
«Я пришел, как Вода, и как Ветер, я ухожу».
XXXI.
В эту Вселенную, и Почему не зная,
Ни Откуда, как Вода волей-неволей течет:
И из нее, как Ветер по Пустоши,
Не знаю Куда, волей-неволей дует.
XXXII.
Вверх от Центра Земли через Седьмые Врата
Я поднялся и на Троне Сатурна воссел,
И многие Узлы распутались Дорогой;
Но не Главный Узел Человеческой Судьбы.
XXXIII.
Там была Дверь, от которой я не нашел Ключа:
Там была Завеса, сквозь которую я не мог видеть:
Небольшой разговор о Мне и Тебе
Был — и тогда больше не было Тебя и Меня.
XXXIV.
Тогда к самому катящемуся Небу я взывал,
Спрашивая: «Какой Светильник имел Судьбу вести
Ее маленьких Детей, спотыкающихся во Тьме?»
И — «Слепое понимание!» Хев’н ответил.
XXXV.
Затем к краю этой бедной глиняной урны
Я наклонился, чтобы узнать тайну Источника Жизни:
И Губы к Губам прошептал он — «Пока ты жив,
Пей! — ибо, однажды умер, ты никогда не вернешься».
XXXVI.
Я думаю, что Сосуд, что с беглецом
Артикуляцией ответил, когда-то жил,
И веселился, и холодную Губу я целовал,
Сколько Поцелуев он мог бы взять — и дать!
ХХXVII.
Ибо на Рыночной площади, в сумерках дня,
Я наблюдал, как Горшечник стучал по своей мокрой глине:
И с его полностью стертым Языком
Он прошептал — «Нежно, Брат, нежно, молись!»
XXXVIII.
И разве не такая История из
последовательных поколений Старого Человека скатилась
Из такого комка насыщенной Земли
Отлитого Создателем в человеческую форму?
XXXIX.
Ах, наполни чашу: — что толку повторять
Как Время ускользает из-под наших Ног:
Нерождённые Завтра, а мертвые Вчера,
Чего о них беспокоиться, если Сегодняшний день сладок!
XL.
Остановка момента — мгновенный вкус
Быть из колодца среди пустошей —
И вот! Призрачный Караван достиг
Ничто, из которого он отправился — О, поторопитесь!
XLI.
О, не страдай больше ни от Человеческого, ни от Божественного,
Завтрашний клубок сам себе отступит,
И потеряй пальцы в косах
Стройного кипариса Министра Вина.
XLII.
Не тратьте свой час впустую, ни в напрасной погоне
Из того и того стремления и спора;
Лучше повеселитесь с плодоносным Виноградом
Чем опечален ни один, или горький, плод.
XLIII.
Вы знаете, друзья мои, с каким отважным кутежем
я в своем доме вторично женился;
Развел старый бесплодный Разум с моей постели,
И взял Дочь Лозы в Супруги.
XLIV.
И недавно, у открытой двери таверны,
Крадущийся сквозь сумрак Ангелообразный образ
Неся сосуд на плече; и
Он предложил мне попробовать его; и это было — Виноград!
XLV.
Виноград, который может с абсолютной логикой
Семьдесят две противоположные секты опровергают:
Тонкий алхимик, мгновенно превращающий
Свинцовый металл жизни в Золото.
XLVI.
Почему этот Сок — рост Бога, который осмеливается
Поносить скрученный усик как Сеть?
Благословение, мы должны использовать его, не так ли?
А если Проклятье — зачем тогда, Кто его там наложил?
XLVII.
Но оставьте Мудрого спорить, а со мной
Ссора Вселенной пусть будет:
И, в каком-нибудь углу Гвалта ложась,
Сделай игру из того, что так же важно для Тебя.
XLVIII.
Ибо внутри и снаружи, вверху, вокруг, внизу,
‘Это не что иное, как Волшебное шоу теней,
Игра в ящике, свеча которого — Солнце,
Вокруг которого мы, Призрачные фигуры, приходим и уходим.
XLIX.
Странно, не правда ли? мириады тех, кто
Перед нами прошел через дверь Тьмы через
Ни один не вернулся, чтобы рассказать нам о Дороге,
Чтобы открыть которую, мы тоже должны пройти.
L.
Откровения набожных и ученых
Кто восстал перед нами, и как пророки сожжены,
Все лишь Истории, которые, пробудившись от сна,
Они рассказали своим товарищам, и в сон вернулись.
ЛИ.
Зачем, если Душа может отбросить Пыль в сторону,
И голышом по Воздуху Неба ездить,
Не стыдно — Не стыдно ли ему
Так долго в этом Глинном предместье пребывать?
ЛИИ.
Но это всего лишь Шатер, в котором может отдохнуть
Султан в царстве Смерти адрес;
Султан восстает, и темный Ферраш
Наносит удар и готовит его для другого гостя.
ЛIII.
Я послал свою Душу через Невидимое,
Некоторое письмо той Загробной жизни, чтобы заклинать:
И через много дней моя Душа возвратилась
И сказала: «Вот, Я есмь Рай и Ад».
ЛИВ.
Небеса лишь Видение исполнившегося Желания,
И Ад Тень Души в огне,
Брошенные во Тьму, в которую Мы,
Так поздно появившись, так скоро погибнем.
ЛВ.
Пока Роза веет над рекой Бринк,
Со старым Хайямом и рубиновым марочным напитком:
И когда Ангел с темнейшим Напитком
Подтянется к Тебе — возьми и не робей.
ЛВИ.
И не бойтесь, что Существование, закрывающее ваш
Аккаунт, потеряет или больше не узнает тип;
Вечный Саки из Чаши налил
Миллионов Пузырей, подобных нам, и будет лить.
LVII.
Когда ты и я за Завесой пройдем,
О, но долго-долго будет существовать Мир,
Что из нашего Прихода и Ухода учтет
Столько же, сколько океан отлитой из гальки.
LVIII.
Это все шахматная доска Ночей и Дней
Где Судьба с Людьми на Фигуры играет:
Туда и сюда движется, и спаривается, и убивает,
И один за другим снова в чулане лежит.
ЛИКС.
Мяч без вопросов делает да и нет,
Но правый или левый, в зависимости от ударов игрока;
И тот, кто бросил Тебя в Поле,
Он знает обо всем — Он знает — ОН знает!
ЛК.
Движущийся Палец пишет; и, написав,
Двигается дальше: ни все твое Благочестие, ни Ум
Не заманят его назад, чтобы отменить половину Строки,
Ни все твои Слезы не смывают Слово из нее.
LXI.
Ибо пусть Философ и Доктор проповедуют
О том, чего они хотят, и чего они не хотят — каждый
Является лишь одним звеном в вечной Цепи
Которой никто не может ни поскользнуться, ни сломаться, ни перетянуть.
LXII.
И тот перевернутый Чаш, который мы называем Небом,
Под которым ползаем мы живем и умираем,
Не поднимай к нему руки за помощью — ибо Он
Бессильно катится вперед, как Ты или я.
LXIII.
Из первой Глины Земли Они замешивали Последнего Человека,
И затем из Последнего Урожая посеяли Семя:
Да, первое Утро Творения написало
Что прочитает Последний Рассвет Расплаты.
LXIV.
Вчера Безумие этого дня готовилось;
Завтрашняя тишина, триумф или отчаяние:
Выпей! ибо не знаешь, откуда пришел и зачем:
Пей! ибо вы не знаете, зачем вы идете и куда.
LXV.
Говорю Тебе это — Когда, стартовав от Цели,
Через плечи огненного Жеребенка
Небесного Парвина и Муштари они бросили,
В мой сужденный Заговор Пыли и Души.
LXVI.
Лоза поразила волокно: которое о
Если цепляется за мое Бытие — пусть дервиш издевается;
Из моего Неблагородного металла может быть выточен Ключ,
Который откроет Дверь, без которой он воет.
LXVII.
И это я знаю: Единый ли Истинный Свет,
Возгорание Любви, Иль Гнев — поглоти меня совсем,
Один взгляд на это в таверне поймал
Лучше, чем в храме, потерял сразу.
LXVIII.
Что! из бессмысленного Ничего, что могло бы спровоцировать
Сознательное Что-то, чтобы возмущаться игом
Недозволенного Удовольствия, под болью
Из Вечных Наказаний, если сломалось!
LXIX.
Что! от его беспомощного существа возместить
Чистое золото за то, что он одолжил нам шлак-allay’d —
Иск за долг мы никогда не заключали контракт,
И не можем ответить — О, извините торговли!
ЛХХ.
Нет, но для страха перед его гневным Ликом,
Клянусь, я не назову Несправедливость Милостью;
Ни один Молодец из Трактирной, кроме
, Не выгнал бы такого бедного Труса с места.
LXXI.
О Ты, кто сделал с ловушкой и с джином
Окружил Путь, по которому я должен был блуждать,
Ты не будешь с Предопределенным Злом вокруг
Опутать меня и приписать мое Падение Греху?
LXXII.
О, Ты, кто создал Человека из низменной Земли,
И кто вместе с Эдемом изобрел Змея;
За все грехи, которыми
Лицо человека очернено, Человеческое прощение дай — и возьми!
LXXIII.
Послушайте еще раз. Однажды Вечером в конце
Рамазана, до того, как взошла лучшая луна,
В той старой гончарной мастерской Я стоял один
С глиняным Населением, стоящим рядами.
LXXIV.
И, как ни странно, среди того Земляного Участка
Одни могли сформулировать, а другие нет:
И вдруг еще один нетерпеливый вскрикнул —
«Кто Горшечник, скажите на милость, а кто Горшок?»
LXXV.
Тогда сказал другой — «Конечно, не напрасно
Моя Вещество из общей Земли было взято,
Чтобы Тот, кто тонко выковал меня в Форму
, Должен снова отпечатать меня на общей Земле».
LXXVI.
Другой сказал — «Почему никогда не сварливый Мальчик,
Разбил бы Чашу, из которой он пил Радость;
Должен ли Тот, кто сделал сосуд в чистой Любви
И Фантазии, в последствии Ярости разрушить?»
LXXVII.
Никто не ответил на это; но после молчания
Сосуд более неуклюжего Создания:
«Они насмехаются надо мной за то, что я наклонился наперекосяк;
Что! Дрожала тогда Рука Гончара?»
LXXVIII:
«Почему, — сказал другой, — есть такие, которые рассказывают
О том, кто угрожает, он бросит в ад
Несчастные горшки, которые он испортил при изготовлении — Пиш! всего хорошего.»
LXXIX.
Тогда сказал другой с протяжным Вздохом,
«Моя Глина с долгим забвением высохла:
Но, наполни меня старым знакомым Соком,
Мне кажется, я мог бы выздороветь потихоньку!»
LXXX.
Итак, пока Сосуды один за другим говорили,
Маленькая Луна заглянула туда, куда все искали:
И тогда они подтолкнули друг друга, «Брат! Брат!
А теперь за скрипучий узел на плече у носильщика!»
LXXXI.
Ах, Виноградом мою увядающую Жизнь снабди,
И омой мое Тело, где Жизнь умерла,
И в полотне из виноградных листьев,
Так что похороните меня в каком-нибудь сладком Саду
LXXXII.
Что даже мой погребенный Прах такой Ловушки
Духов подбросит в Воздух,
Как неправоверный, проходящий мимо
Но будет настигнут врасплох.
LXXXIII.
Воистину, идолы, которых я так долго любил.
Много зла сделали мне в глазах людей:
Утопили мою честь в неглубокой чаше,
И продали мою репутацию за песню.
LXXXIV.
Действительно, действительно, Покаяние Не раз до
Я клялся — но был ли я трезв, когда клялся?
А потом, а потом пришла Весна, и Роза в руке
Мое изношенное Покаяние по кусочкам разорвало.
LXXXV.
И так же, как Вино разыгрывало неверного,
И отняло у меня мою мантию чести — что ж,
Я часто задаюсь вопросом, что Виноделы покупают
Половину такой драгоценности, как Товары, которые они продают.
LXXXVI.
Увы, вместе с Розой исчезнет Весна!
Что благоуханный манускрипт Юноши должен закрыться!
Соловей, что в Ветвях пел,
Ах, откуда и куда снова прилетело, кто знает!
LXXXVII.