Читать онлайн «Рубаи о жизни и любви», Омар Хайям – ЛитРес
© ООО «Издательство АСТ», 2017
* * *
Без хмеля и улыбок – что за жизнь?
Без сладких звуков флейты – что за жизнь?
Все, что на солнце видишь, – стоит мало.
Но на пиру в огнях светла и жизнь!
* * *
Один припев у Мудрости моей:
«Жизнь коротка, – так дай же волю ей!
Умно бывает подстригать деревья,
Но обкорнать себя – куда глупей!»
* * *
Живи, безумец!.. Трать, пока богат!
Ведь ты же сам – не драгоценный клад.
И не мечтай – не сговорятся воры
Тебя из гроба вытащить назад!
* * *
Ты обойден наградой? Позабудь.
Дни вереницей мчатся? Позабудь.
Небрежен Ветер: в вечной Книге Жизни
Мог и не той страницей шевельнуть…
* * *
Что там, за ветхой занавеской Тьмы
В гаданиях запутались умы.
Когда же с треском рухнет занавеска,
Увидим все, как ошибались мы.
* * *
Мир я сравнил бы с шахматной доской:
То день, то ночь… А пешки? – мы с тобой.
Подвигают, притиснут – и побили.
И в темный ящик сунут на покой.
* * *
Мир с пегой клячей можно бы сравнить,
А этот всадник, – кем он может быть?
«Ни в день, ни в ночь, – он ни во что не верит!» —
А где же силы он берет, чтоб жить?
* * *
Умчалась Юность – беглая весна —
К подземным царствам в ореоле сна,
Как чудо-птица, с ласковым коварством,
Вилась, сияла здесь – и не видна…
* * *
Мечтанья прах! Им места в мире нет.
А если б даже сбылся юный бред?
Что, если б выпал снег в пустыне знойной?
Час или два лучей – и снега нет!
* * *
«Мир громоздит такие горы зол!
Их вечный гнет над сердцем так тяжел!»
Но если б ты разрыл их! Сколько чудных,
Сияющих алмазов ты б нашел!
* * *
Проходит жизнь – летучий караван.
Привал недолог… Полон ли стакан?
Красавица, ко мне! Опустит полог
Над сонным счастьем дремлющий туман.
* * *
В одном соблазне юном – чувствуй все!
В одном напеве струнном – слушай все!
Не уходи в темнеющие дали:
Живи в короткой яркой полосе.
* * *
Добро и зло враждуют: мир в огне.
А что же небо? Небо – в стороне.
Проклятия и яростные гимны
Не долетают к синей вышине.
* * *
На блестку дней, зажатую в руке,
Не купишь Тайны где-то вдалеке.
А тут – и ложь на волосок от Правды,
И жизнь твоя – сама на волоске.
* * *
Мгновеньями Он виден, чаще скрыт.
За нашей жизнью пристально следит.
Бог нашей драмой коротает вечность!
Сам сочиняет, ставит и глядит.
* * *
Хотя стройнее тополя мой стан,
Хотя и щеки – огненный тюльпан,
Но для чего художник своенравный
Ввел тень мою в свой пестрый балаган?
* * *
Подвижники изнемогли от дум.
А тайны те же сушат мудрый ум.
Нам, неучам, – сок винограда свежий,
А им, великим, – высохший изюм!
* * *
Что мне блаженства райские – «потом»?
Прошу сейчас, наличными, вином…
В кредит – не верю! И на что мне Слава:
Под самым ухом – барабанный гром?!
* * *
Вино не только друг.
Вино – мудрец:
С ним разнотолкам, ересям – конец!
Вино – алхимик: превращает разом
В пыль золотую жизненный свинец.
* * *
Как перед светлым, царственным вождем,
Как перед алым, огненным мечом —
Теней и страхов черная зараза —
Орда врагов, бежит перед вином!
* * *
Вина! – Другого я и не прошу.
Любви! – Другого я и не прошу.
«А небеса дадут тебе прощенье?»
Не предлагают, – я и не прошу.
* * *
Ты опьянел – и радуйся, Хайям!
Ты победил – и радуйся. Хайям!
Придет Ничто – прикончит эти бредни…
Еще ты жив – и радуйся, Хайям.
* * *
В словах Корана многое умно,
Но учит той же мудрости вино.
На каждом кубке – жизненная пропись:
«Прильни устами – и увидишь дно!»
* * *
Я у вина – что ива у ручья:
Поит мой корень пенная струя.
Так Бог судил! О чем-нибудь он думал?
И брось я пить, – его подвел бы я!
* * *
Блеск диадемы, шелковый тюрбан,
Я все отдам, – и власть твою, султан,
Отдам святошу с четками в придачу
За звуки флейты и… еще стакан!
* * *
В учености – ни смысла, ни границ.
Откроет больше тайный взмах ресниц.
Пей! Книга Жизни кончится печально.
Укрась вином мелькание границ!
* * *
Все царства мира – за стакан вина!
Всю мудрость книг – за остроту вина!
Все почести – за блеск и бархат винный!
Всю музыку – за бульканье вина!
* * *
Прах мудрецов – уныл, мой юный друг.
Развеяна их жизнь, мой юный друг.
«Но нам звучат их гордые уроки!»
А это ветер слов, мой юный друг.
* * *
Все ароматы жадно я вдыхал,
Пил все лучи. А женщин всех желал.
Что жизнь? – Ручей земной блеснул на солнце
И где-то в черной трещине пропал.
* * *
Для раненой любви вина готовь!
Мускатного и алого, как кровь.
Залей пожар, бессонный, затаенный,
И в струнный шелк запутай душу вновь.
* * *
В том не любовь, кто буйством не томим,
В том хворостинок отсырелых дым.
Любовь – костер, пылающий, бессонный…
Влюбленный ранен. Он – неисцелим!
* * *
До щек ее добраться – нежных роз?
Сначала в сердце тысячи заноз!
Так гребень: в зубья мелкие изрежут,
Чтоб слаще плавал в роскоши волос!
* * *
Пока хоть искры ветер не унес, —
Воспламеняй ее весельем лоз!
Пока хоть тень осталась прежней силы, —
Распутывай узлы душистых кос!
* * *
Ты – воин с сетью: уловляй сердца!
Кувшин вина – и в тень у деревца.
Ручей поет: «Умрешь и станешь глиной.
Дан ненадолго лунный блеск лица».
* * *
«Не пей, Хайям!» Ну, как им объяснить,
Что в темноте я не согласен жить!
А блеск вина и взор лукавый милой —
Вот два блестящих повода, чтоб пить!
* * *
Мне говорят: «Хайям, не пей вина!»
А как же быть? Лишь пьяному слышна
Речь гиацинта нежная тюльпану,
Которой мне не говорит она!
* * *
Развеселись!.. В плен не поймать ручья?
Зато ласкает беглая струя!
Нет в женщинах и в жизни постоянства?
Зато бывает очередь твоя!
* * *
Любовь вначале – ласкова всегда.
В воспоминаньях – ласкова всегда.
А любишь – боль! И с жадностью друг друга
Терзаем мы и мучаем – всегда.
* * *
Шиповник алый нежен? Ты – нежней.
Китайский идол пышен? Ты – пышней.
Слаб шахматный король пред королевой?
Но я, глупец, перед тобой слабей!
* * *
Любви несем мы жизнь – последний дар?
Над сердцем близко занесен удар.
Но и за миг до гибели – дай губы,
О, сладостная чаша нежных чар!
* * *
«Наш мир – аллея молодая роз,
Хор соловьев и болтовня стрекоз».
А осенью? «Безмолвие и звезды,
И мрак твоих распушенных волос…»
* * *
«Стихий – четыре. Чувств как будто пять,
И сто загадок». Стоит ли считать?
Сыграй на лютне, – говор лютни сладок:
В нем ветер жизни – мастер опьянять…
* * *
В небесном кубке – хмель воздушных роз.
Разбей стекло тщеславно-мелких грез!
К чему тревоги, почести, мечтанья?
Звон тихий струн… и нежный шелк волос…
* * *
Не ты один несчастлив. Не гневи
Упорством Неба. Силы обнови
На молодой груди, упруго нежной…
Найдешь восторг. И не ищи любви.
* * *
Я снова молод. Алое вино,
Дай радости душе! А заодно
Дай горечи и терпкой, и душистой. .
Жизнь – горькое и пьяное вино!
* * *
Сегодня оргия, – c моей женой,
Бесплодной дочкой Мудрости пустой,
Я развожусь! Друзья, и я в восторге,
И я женюсь на дочке лоз простой…
* * *
Не видели Венера и Луна
Земного блеска сладостней вина.
Продать вино? Хоть золото и веско, —
Ошибка бедных продавцов ясна.
* * *
Рубин огромный солнца засиял
В моем вине: заря! Возьми сандал:
Один кусок – певучей лютней сделай,
Другой – зажги, чтоб мир благоухал.
* * *
«Слаб человек – судьбы неверный раб,
Изобличенный я бесстыдный раб!»
Особенно в любви. Я сам, я первый
Всегда неверен и ко многим слаб.
* * *
Сковал нам руки темный обруч дней —
Дней без вина, без помыслов о ней…
Скупое время и за них взимает
Всю цену полных, настоящих дней!
* * *
На тайну жизни – где б хотя намек?
В ночных скитаньях – где хоть огонек?
Под колесом, в неугасимой пытке
Сгорают души. Где же хоть дымок?
* * *
Как мир хорош, как свеж огонь денниц!
И нет Творца, пред кем упасть бы ниц.
Но розы льнут, восторгом манят губы…
Не трогай лютни: будем слушать птиц.
* * *
Пируй! Опять настроишься на лад.
Что забегать вперед или назад! —
На празднике свободы тесен разум:
Он – наш тюремный будничный халат.
* * *
Пустое счастье – выскочка, не друг!
Вот с молодым вином – я старый друг!
Люблю погладить благородный кубок:
В нем кровь кипит. В нем чувствуется друг.
* * *
Жил пьяница. Вина кувшинов семь
В него влезало. Так казалось всем.
И сам он был – пустой кувшин из глины…
На днях разбился… Вдребезги! Совсем!
* * *
Дни – волны рек в минутном серебре,
Песка пустыни в тающей игре.
Живи Сегодня. А Вчера и Завтра
Не так нужны в земном календаре.
* * *
Как жутко звездной ночью! Сам не свой.
Дрожишь, затерян в бездне мировой.
А звезды в буйном головокруженье
Несутся мимо, в вечность, по кривой…
* * *
Осенний дождь посеял капли в сад.
Взошли цветы. Пестреют и горят.
Но в чашу лилий брызни алым хмелем —
Как синий дым магнолий аромат…
* * *
Я стар.
Любовь моя к тебе – дурман.
С утра вином из фиников я пьян.
Где роза дней? Ощипана жестоко.
Унижен я любовью, жизнью пьян!
* * *
Что жизнь? Базар… Там друга не ищи.
Что жизнь? Ушиб… Лекарства не ищи.
Сам не меняйся. Людям улыбайся.
Но у людей улыбок – не ищи.
* * *
Из горлышка кувшина на столе
Льет кровь вина. И все в ее тепле:
Правдивость, ласка, преданная дружба —
Единственная дружба на земле!
* * *
Друзей поменьше! Сам день ото дня
Туши пустые искорки огня.
А руку жмешь, – всегда подумай молча:
«Ох, замахнутся ею на меня!..»
* * *
«В честь солнца – кубок, алый наш тюльпан!
В честь алых губ – и он любовью пьян!»
Пируй, веселый! Жизнь – кулак тяжелый:
Всех опрокинет замертво в туман.
* * *
Смеялась роза: «Милый ветерок
Сорвал мой шелк, раскрыл мой кошелек,
И всю казну тычинок золотую,
Смотрите, – вольно кинул на песок».
* * *
Гнев розы: «Как, меня – царицу роз —
Возьмет торгаш и жар душистых слез
Из сердца выжжет злою болью?!» Тайна!..
Пой, соловей! «День смеха – годы слез».
* * *
Завел я грядку Мудрости в саду.
Ее лелеял, поливал – и жду…
Подходит жатва, а из грядки голос:
«Дождем пришла и ветерком уйду».
* * *
Я спрашиваю: «Чем я обладал?
Что впереди?.. Метался, бушевал…
А станешь прахом, и промолвят люди:
«Пожар короткий где-то отпылал».
* * *
Что песня, кубки, ласки без тепла? —
Игрушки, мусор детского угла.
А что молитвы, подвиги и жертвы?
Сожженная и дряхлая зола.
* * *
Ночь. Ночь кругом. Изрой ее, взволнуй!
Тюрьма!.. Все он, ваш первый поцелуй,
Адам и Ева: дал нам жизнь и горечь,
Злой это был и хищный поцелуй.
* * *
Как надрывался на заре петух!
Он видел ясно: звезд огонь потух.
И ночь, как жизнь твоя, прошла напрасно.
А ты проспал. И знать не знаешь – глух.
* * *
Сказала рыба: «Скоро ль поплывем?
В арыке жутко – тесный водоем».
– Вот как зажарят нас, – сказала утка, —
Так все равно: хоть море будь кругом!»
* * *
«Из края в край мы к смерти держим путь.
Из края смерти нам не повернуть».
Смотри же: в здешнем караван-сарае
Своей любви случайно не забудь!
* * *
«Я побывал на самом дне глубин.
Взлетал к Сатурну. Нет таких кручин,
Таких сетей, чтоб я не мог распутать…»
Есть! Темный узел смерти. Он один!
* * *
«Предстанет Смерть и скосит наяву,
Безмолвных дней увядшую траву…»
Кувшин из праха моего слепите:
Я освежусь вином – и оживу.
* * *
Гончар. Кругом в базарный день шумят…
Он топчет глину, целый день подряд.
А та угасшим голосом лепечет:
«Брат, пожалей, опомнись – ты мой брат!..»
* * *
Сосуд из глины влагой разволнуй:
Услышишь лепет губ, не только струй.
Чей это прах? Целую край – и вздрогнул:
Почудилось – мне отдан поцелуй.
* * *
Нет гончара. Один я в мастерской.
Две тысячи кувшинов предо мной.
И шепчутся: «Предстанем незнакомцу
На миг толпой разряженной людской».
* * *
Кем эта ваза нежная была?
Вздыхателем! Печальна и светла.
А ручки вазы? Гибкою рукою
Она, как прежде, шею обвила.
* * *
Что алый мак? Кровь брызнула струей
Из ран султана, взятого землей.
А в гиацинте – из земли пробился
И вновь завился локон молодой.
* * *
Над зеркалом ручья дрожит цветок;
В нем женский прах: знакомый стебелек.
Не мни тюльпанов зелени прибрежной:
И в них – румянец нежный и упрек…
* * *
Сияли зори людям – и до нас!
Текли дугою звезды – и до нас!
В комочке праха сером, под ногою
Ты раздавил сиявший юный глаз.
* * *
Светает. Гаснут поздние огни.
Зажглись надежды. Так всегда, все дни!
А свечереет – вновь зажгутся свечи,
И гаснут в сердце поздние огни.
* * *
Вовлечь бы в тайный заговор Любовь!
Обнять весь мир, поднять к тебе Любовь,
Чтоб, с высоты упавший, мир разбился,
Чтоб из обломков лучшим встал он вновь!
* * *
Бог – в жилах дней. Вся жизнь – Его игра.
Из ртути он – живого серебра.
Блеснет луной, засеребрится рыбкой…
Он – гибкий весь, и смерть – Его игра.
* * *
Прощалась капля с морем – вся в слезах!
Смеялось вольно Море – все в лучах!
«Взлетай на небо, упадай на землю, —
Конец один: опять – в моих волнах».
* * *
Сомненье, вера, пыл живых страстей —
Игра воздушных мыльных пузырей:
Тот радугой блеснул, а этот – серый…
И разлетятся все! Вот жизнь людей.
* * *
Один – бегущим доверяет дням,
Другой – туманным завтрашним мечтам,
А муэдзин вещает с башни мрака:
«Глупцы! Не здесь награда, и не там!»
* * *
Вообрази себя столпом наук,
Старайся вбить, чтоб зацепиться, крюк
В провалы двух пучин – Вчера и Завтра…
А лучше – пей! Не трать пустых потуг.
* * *
Влек и меня ученых ореол.
Я смолоду их слушал, споры вел,
Сидел у них… Но той же самой дверью
Я выходил, которой и вошел.
* * *
Таинственное чудо: «Ты во мне».
Оно во тьме дано, как светоч, мне.
Брожу за ним и вечно спотыкаюсь:
Само слепое наше «Ты во мне».
* * *
Как будто был к дверям подобран ключ.
Как будто был в тумане яркий луч.
Про «Я» и «Ты» звучало откровенье…
Мгновенье – мрак! И в бездну канул ключ!
* * *
Как! Золотом заслуг платить за сор —
За эту жизнь? Навязан договор,
Должник обманут, слаб… А в суд потянут
Без разговоров. Ловкий кредитор!
* * *
Чужой стряпни вдыхать всемирный чад?!
Класть на прорехи жизни сто заплат?!
Платить убытки по счетам Вселенной?!
– Нет! Я не так усерден и богат!
* * *
Во-первых, жизнь мне дали, не спросясь.
Потом – невязка в чувствах началась.
Теперь же гонят вон… Уйду! Согласен!
Но замысел неясен: где же связь?
* * *
Ловушки, ямы на моем пути.
Их Бог расставил. И велел идти.
И все предвидел. И меня оставил.
И судит тот, кто не хотел спасти!
* * *
Наполнив жизнь соблазном ярких дней,
Наполнив душу пламенем страстей,
Бог отреченья требует: вот чаша —
Она полна: нагни – и не пролей!
* * *
Ты наше сердце в грязный ком вложил.
Книги Омар Хайям читать онлайн бесплатно
Родился: 18 мая 1048 г., Нишапур
Умер: 4 декабря 1131 г., Нишапур
Уроженец города Нишапура в Хорасане (ныне Северный Иран). Омар был сыном палаточника, также у него была младшая сестра Аиша. В 8 лет знал Коран по памяти, глубоко занимался математикой, астрономией, философией. В 12 лет Омар стал учеником Нишапурского медресе. Он блестяще закончил курс по мусульманскому праву и медицине, получив квалификацию хакима, то есть врача. Но медицинская практика мало интересовала Омара. Он изучал сочинения известного математика и астронома Сабита ибн Курры, труды греческих математиков. Детство Хайяма пришлось на жестокий период сельджукского завоевания Центральной Азии.
Погибло множество людей, в том числе значительная часть учёных. Позже в предисловии к своей «Алгебре» Хайям напишет горькие слова: Мы были свидетелями гибели учёных, от которых осталась небольшая многострадальная кучка людей. Суровость судьбы в эти времена препятствует им всецело отдаться совершенствованию и углублению своей науки. Большая часть тех, которые в настоящее время имеют вид учёных, одевают истину ложью, не выходя в науке за пределы подделки и лицемерия. И если они встречают человека, отличающегося тем, что он ищет истину и любит правду, старается отвергнуть ложь и лицемерие и отказаться от хвастовства и обмана, они делают его предметом своего презрения и насмешек. В возрасте шестнадцати лет Хайям пережил первую в своей жизни утрату: во время эпидемии умер его отец, а потом и мать. Омар продал отцовский дом и мастерскую и отправился в Самарканд. В то время это был признанный на Востоке научный и культурный центр. В Самарканде Хайям становится вначале учеником одного из медресе, но после нескольких выступлений на диспутах он настолько поразил всех своей учёностью, что его сразу же сделали наставником.
Как и другие крупные ученые того времени, Омар не задерживался подолгу в каком-то городе. Всего через четыре года он покинул Самарканд и переехал в Бухару, где начал работать в хранилищах книг. За десять лет, что учёный прожил в Бухаре, он написал четыре фундаментальных трактата по математике. В 1074 году его пригласили в Исфахан, центр государства Санджаров, ко двору сельджукского султана Мелик-шаха I. По инициативе главного шахского визиря Низам ал-Мулка Омар становится духовным наставником Султана. Кроме того, Малик-шах назначил его руководителем дворцовой обсерватории, одной из крупнейших. Он не только продолжал занятия математикой, но и стал известным астрономом. С группой учёных он разработал солнечный календарь, намного более точный, чем Григорианский. Однако в 1092 году, со смертью покровительствовавшего ему султана Мелик-шаха и визиря Низам ал-Мулка, исфаханский период его жизни заканчивается. Обвинённый в безбожном вольнодумстве, поэт вынужден покинуть сельджукскую столицу. О последних часах жизни Хайяма известно со слов его младшего современника — Бехаки, ссылающегося на слова зятя поэта.
Однажды во время чтения «Книги об исцелении» Абу Али ибн Сины Хайям почувствовал приближение смерти (а было тогда ему уже за восемьдесят). Остановился он в чтении на разделе, посвященном труднейшему метафизическому вопросу и озаглавленному «Единое во множественном», заложил между листов золотую зубочистку, которую держал в руке, и закрыл фолиант. Затем он позвал своих близких и учеников, сделал завещание и после этого уже не принимал ни пищи, ни питья. Исполнив молитву на сон грядущий, он положил земной поклон и, стоя на коленях, произнёс: «Боже! По мере своих сил я старался познать Тебя. Прости меня! Поскольку я познал Тебя, постольку я к тебе приблизился». С этими словами на устах Хайям и умер. Также есть свидетельство о последних годах жизни поэта, оставленное автором «Четырёх бесед»: В году 1113 в Балхе, на улице Работорговцев, в доме Абу Саида Джарре остановились ходжа имам Омар Хайям и ходжа имам Музаффар Исфизари, а я присоединился к услужению им. Во время пира я услышал, как Доказательство Истины Омар сказал: «Могила моя будет расположена в таком месте, где каждую весну ветерок будет осыпать меня цветами».
Меня эти слова удивили, но я знал, что такой человек не станет говорить пустых слов. Когда в 1136 я приехал в Нишапур, прошло уже четыре года с тех пор, как тот великий закрыл свое лицо покрывалом земли, и низкий мир осиротел без него. И для меня он был наставником. В пятницу я пошел поклониться его праху взял с собой одного человека, чтобы он указал мне его могилу. Он привел меня на кладбище Хайре, повернул налево у подножия стены, огораживающей сад, увидел его могилу. Грушевые и абрикосовые деревья свесились из этого сада и, распростерши над могилой цветущие ветви, всю могилу его скрывали под цветами. И пришли мне на память те слова, что я слышал от него в Балхе, и я разрыдался, ибо на всей поверхности земли и в странах Обитаемой четверти я не увидел бы для него более подходящего места. Бог, Святой и Всевышний, да уготовит ему место в райских кущах милостью своей и щедростью!
Книга «Мудрость Востока. Омар Хайям. Рубаи»
-
Книги
- Художественная литература
- Нехудожественная литература
- Детская литература
- Литература на иностранных языках
-
Путешествия.
Хобби. Досуг
- Книги по искусству
- Биографии. Мемуары. Публицистика
- Комиксы. Манга. Графические романы
- Журналы
- Печать по требованию
- Книги с автографом
- Книги в подарок
- «Москва» рекомендует
-
Авторы • Серии • Издательства • Жанр
-
Электронные книги
- Русская классика
- Детективы
- Экономика
- Журналы
- История
- Политика
- Биографии и мемуары
- Публицистика
-
Aудиокниги
- Электронные аудиокниги
- CD – диски
-
Коллекционные издания
- Зарубежная проза и поэзия
- Русская проза и поэзия
- Детская литература
- История
- Искусство
- Энциклопедии
-
Кулинария. Виноделие
- Религия, теология
- Все тематики
-
Антикварные книги
- Детская литература
- Собрания сочинений
- Искусство
- История России до 1917 года
-
Художественная литература. Зарубежная
- Художественная литература. Русская
- Все тематики
- Предварительный заказ
- Прием книг на комиссию
-
Подарки
- Книги в подарок
- Авторские работы
- Бизнес-подарки
- Литературные подарки
- Миниатюрные издания
- Подарки детям
- Подарочные ручки
- Открытки
- Календари
- Все тематики подарков
- Подарочные сертификаты
- Подарочные наборы
- Идеи подарков
-
Канцтовары
- Аксессуары делового человека
- Необычная канцелярия
- Бумажно-беловые принадлежности
- Письменные принадлежности
- Мелкоофисный товар
- Для художников
-
Услуги
- Бонусная программа
- Подарочные сертификаты
- Доставка по всему миру
- Корпоративное обслуживание
- Vip-обслуживание
- Услуги антикварно-букинистического отдела
- Подбор и оформление подарков
- Изготовление эксклюзивных изданий
- Формирование семейной библиотеки
Хобби. Досуг
Виноделие
Зарубежная
Расширенный поиск
Читать книгу «Рубаи о жизни и любви» онлайн полностью📖 — Омара Хайяма — MyBook.
© ООО «Издательство АСТ», 2017
* * *
Без хмеля и улыбок – что за жизнь?
Без сладких звуков флейты – что за жизнь?
Все, что на солнце видишь, – стоит мало.
Но на пиру в огнях светла и жизнь!
* * *
Один припев у Мудрости моей:
«Жизнь коротка, – так дай же волю ей!
Умно бывает подстригать деревья,
Но обкорнать себя – куда глупей!»
* * *
Живи, безумец!.. Трать, пока богат!
Ведь ты же сам – не драгоценный клад.
И не мечтай – не сговорятся воры
Тебя из гроба вытащить назад!
* * *
Ты обойден наградой? Позабудь.
Дни вереницей мчатся? Позабудь.
Небрежен Ветер: в вечной Книге Жизни
Мог и не той страницей шевельнуть…
* * *
Что там, за ветхой занавеской Тьмы
В гаданиях запутались умы.
Когда же с треском рухнет занавеска,
Увидим все, как ошибались мы.
* * *
Мир я сравнил бы с шахматной доской:
То день, то ночь… А пешки? – мы с тобой.
Подвигают, притиснут – и побили.
И в темный ящик сунут на покой.
* * *
Мир с пегой клячей можно бы сравнить,
А этот всадник, – кем он может быть?
«Ни в день, ни в ночь, – он ни во что не верит!» —
А где же силы он берет, чтоб жить?
* * *
Умчалась Юность – беглая весна —
К подземным царствам в ореоле сна,
Как чудо-птица, с ласковым коварством,
Вилась, сияла здесь – и не видна…
* * *
Мечтанья прах! Им места в мире нет.
А если б даже сбылся юный бред?
Что, если б выпал снег в пустыне знойной?
Час или два лучей – и снега нет!
* * *
«Мир громоздит такие горы зол!
Их вечный гнет над сердцем так тяжел!»
Но если б ты разрыл их! Сколько чудных,
Сияющих алмазов ты б нашел!
* * *
Проходит жизнь – летучий караван.
Привал недолог… Полон ли стакан?
Красавица, ко мне! Опустит полог
Над сонным счастьем дремлющий туман.
* * *
В одном соблазне юном – чувствуй все!
В одном напеве струнном – слушай все!
Не уходи в темнеющие дали:
Живи в короткой яркой полосе.
* * *
Добро и зло враждуют: мир в огне.
А что же небо? Небо – в стороне.
Проклятия и яростные гимны
Не долетают к синей вышине.
* * *
На блестку дней, зажатую в руке,
Не купишь Тайны где-то вдалеке.
А тут – и ложь на волосок от Правды,
И жизнь твоя – сама на волоске.
* * *
Мгновеньями Он виден, чаще скрыт.
За нашей жизнью пристально следит.
Бог нашей драмой коротает вечность!
Сам сочиняет, ставит и глядит.
* * *
Хотя стройнее тополя мой стан,
Хотя и щеки – огненный тюльпан,
Но для чего художник своенравный
Ввел тень мою в свой пестрый балаган?
* * *
Подвижники изнемогли от дум.
А тайны те же сушат мудрый ум.
Нам, неучам, – сок винограда свежий,
А им, великим, – высохший изюм!
* * *
Что мне блаженства райские – «потом»?
Прошу сейчас, наличными, вином…
В кредит – не верю! И на что мне Слава:
Под самым ухом – барабанный гром?!
* * *
Вино не только друг.
Вино – мудрец:
С ним разнотолкам, ересям – конец!
Вино – алхимик: превращает разом
В пыль золотую жизненный свинец.
* * *
Как перед светлым, царственным вождем,
Как перед алым, огненным мечом —
Теней и страхов черная зараза —
Орда врагов, бежит перед вином!
* * *
Вина! – Другого я и не прошу.
Любви! – Другого я и не прошу.
«А небеса дадут тебе прощенье?»
Не предлагают, – я и не прошу.
* * *
Ты опьянел – и радуйся, Хайям!
Ты победил – и радуйся. Хайям!
Придет Ничто – прикончит эти бредни…
Еще ты жив – и радуйся, Хайям.
* * *
В словах Корана многое умно,
Но учит той же мудрости вино.
На каждом кубке – жизненная пропись:
«Прильни устами – и увидишь дно!»
* * *
Я у вина – что ива у ручья:
Поит мой корень пенная струя.
Так Бог судил! О чем-нибудь он думал?
И брось я пить, – его подвел бы я!
* * *
Блеск диадемы, шелковый тюрбан,
Я все отдам, – и власть твою, султан,
Отдам святошу с четками в придачу
За звуки флейты и… еще стакан!
* * *
В учености – ни смысла, ни границ.
Откроет больше тайный взмах ресниц.
Пей! Книга Жизни кончится печально.
Укрась вином мелькание границ!
* * *
Все царства мира – за стакан вина!
Всю мудрость книг – за остроту вина!
Все почести – за блеск и бархат винный!
Всю музыку – за бульканье вина!
* * *
Прах мудрецов – уныл, мой юный друг.
Развеяна их жизнь, мой юный друг.
«Но нам звучат их гордые уроки!»
А это ветер слов, мой юный друг.
* * *
Все ароматы жадно я вдыхал,
Пил все лучи. А женщин всех желал.
Что жизнь? – Ручей земной блеснул на солнце
И где-то в черной трещине пропал.
* * *
Для раненой любви вина готовь!
Мускатного и алого, как кровь.
Залей пожар, бессонный, затаенный,
И в струнный шелк запутай душу вновь.
* * *
В том не любовь, кто буйством не томим,
В том хворостинок отсырелых дым.
Любовь – костер, пылающий, бессонный…
Влюбленный ранен. Он – неисцелим!
* * *
До щек ее добраться – нежных роз?
Сначала в сердце тысячи заноз!
Так гребень: в зубья мелкие изрежут,
Чтоб слаще плавал в роскоши волос!
* * *
Пока хоть искры ветер не унес, —
Воспламеняй ее весельем лоз!
Пока хоть тень осталась прежней силы, —
Распутывай узлы душистых кос!
* * *
Ты – воин с сетью: уловляй сердца!
Кувшин вина – и в тень у деревца.
Ручей поет: «Умрешь и станешь глиной.
Дан ненадолго лунный блеск лица».
* * *
«Не пей, Хайям!» Ну, как им объяснить,
Что в темноте я не согласен жить!
А блеск вина и взор лукавый милой —
Вот два блестящих повода, чтоб пить!
* * *
Мне говорят: «Хайям, не пей вина!»
А как же быть? Лишь пьяному слышна
Речь гиацинта нежная тюльпану,
Которой мне не говорит она!
* * *
Развеселись!.. В плен не поймать ручья?
Зато ласкает беглая струя!
Нет в женщинах и в жизни постоянства?
Зато бывает очередь твоя!
* * *
Любовь вначале – ласкова всегда.
В воспоминаньях – ласкова всегда.
А любишь – боль! И с жадностью друг друга
Терзаем мы и мучаем – всегда.
* * *
Шиповник алый нежен? Ты – нежней.
Китайский идол пышен? Ты – пышней.
Слаб шахматный король пред королевой?
Но я, глупец, перед тобой слабей!
* * *
Любви несем мы жизнь – последний дар?
Над сердцем близко занесен удар.
Но и за миг до гибели – дай губы,
О, сладостная чаша нежных чар!
* * *
«Наш мир – аллея молодая роз,
Хор соловьев и болтовня стрекоз».
А осенью? «Безмолвие и звезды,
И мрак твоих распушенных волос…»
* * *
«Стихий – четыре. Чувств как будто пять,
И сто загадок». Стоит ли считать?
Сыграй на лютне, – говор лютни сладок:
В нем ветер жизни – мастер опьянять…
* * *
В небесном кубке – хмель воздушных роз.
Разбей стекло тщеславно-мелких грез!
К чему тревоги, почести, мечтанья?
Звон тихий струн… и нежный шелк волос…
* * *
Не ты один несчастлив. Не гневи
Упорством Неба. Силы обнови
На молодой груди, упруго нежной…
Найдешь восторг. И не ищи любви.
* * *
Я снова молод. Алое вино,
Дай радости душе! А заодно
Дай горечи и терпкой, и душистой. .
Жизнь – горькое и пьяное вино!
* * *
Сегодня оргия, – c моей женой,
Бесплодной дочкой Мудрости пустой,
Я развожусь! Друзья, и я в восторге,
И я женюсь на дочке лоз простой…
* * *
Не видели Венера и Луна
Земного блеска сладостней вина.
Продать вино? Хоть золото и веско, —
Ошибка бедных продавцов ясна.
* * *
Рубин огромный солнца засиял
В моем вине: заря! Возьми сандал:
Один кусок – певучей лютней сделай,
Другой – зажги, чтоб мир благоухал.
* * *
«Слаб человек – судьбы неверный раб,
Изобличенный я бесстыдный раб!»
Особенно в любви. Я сам, я первый
Всегда неверен и ко многим слаб.
* * *
Сковал нам руки темный обруч дней —
Дней без вина, без помыслов о ней…
Скупое время и за них взимает
Всю цену полных, настоящих дней!
* * *
На тайну жизни – где б хотя намек?
В ночных скитаньях – где хоть огонек?
Под колесом, в неугасимой пытке
Сгорают души. Где же хоть дымок?
* * *
Как мир хорош, как свеж огонь денниц!
И нет Творца, пред кем упасть бы ниц.
Но розы льнут, восторгом манят губы…
Не трогай лютни: будем слушать птиц.
* * *
Пируй! Опять настроишься на лад.
Что забегать вперед или назад! —
На празднике свободы тесен разум:
Он – наш тюремный будничный халат.
* * *
Пустое счастье – выскочка, не друг!
Вот с молодым вином – я старый друг!
Люблю погладить благородный кубок:
В нем кровь кипит. В нем чувствуется друг.
* * *
Жил пьяница. Вина кувшинов семь
В него влезало. Так казалось всем.
И сам он был – пустой кувшин из глины…
На днях разбился… Вдребезги! Совсем!
* * *
Дни – волны рек в минутном серебре,
Песка пустыни в тающей игре.
Живи Сегодня. А Вчера и Завтра
Не так нужны в земном календаре.
* * *
Как жутко звездной ночью! Сам не свой.
Дрожишь, затерян в бездне мировой.
А звезды в буйном головокруженье
Несутся мимо, в вечность, по кривой…
* * *
Осенний дождь посеял капли в сад.
Взошли цветы. Пестреют и горят.
Но в чашу лилий брызни алым хмелем —
Как синий дым магнолий аромат…
* * *
Я стар.
Любовь моя к тебе – дурман.
С утра вином из фиников я пьян.
Где роза дней? Ощипана жестоко.
Унижен я любовью, жизнью пьян!
* * *
Что жизнь? Базар… Там друга не ищи.
Что жизнь? Ушиб… Лекарства не ищи.
Сам не меняйся. Людям улыбайся.
Но у людей улыбок – не ищи.
* * *
Из горлышка кувшина на столе
Льет кровь вина. И все в ее тепле:
Правдивость, ласка, преданная дружба —
Единственная дружба на земле!
* * *
Друзей поменьше! Сам день ото дня
Туши пустые искорки огня.
А руку жмешь, – всегда подумай молча:
«Ох, замахнутся ею на меня!..»
* * *
«В честь солнца – кубок, алый наш тюльпан!
В честь алых губ – и он любовью пьян!»
Пируй, веселый! Жизнь – кулак тяжелый:
Всех опрокинет замертво в туман.
* * *
Смеялась роза: «Милый ветерок
Сорвал мой шелк, раскрыл мой кошелек,
И всю казну тычинок золотую,
Смотрите, – вольно кинул на песок».
* * *
Гнев розы: «Как, меня – царицу роз —
Возьмет торгаш и жар душистых слез
Из сердца выжжет злою болью?!» Тайна!..
Пой, соловей! «День смеха – годы слез».
* * *
Завел я грядку Мудрости в саду.
Ее лелеял, поливал – и жду…
Подходит жатва, а из грядки голос:
«Дождем пришла и ветерком уйду».
* * *
Я спрашиваю: «Чем я обладал?
Что впереди?.. Метался, бушевал…
А станешь прахом, и промолвят люди:
«Пожар короткий где-то отпылал».
* * *
Что песня, кубки, ласки без тепла? —
Игрушки, мусор детского угла.
А что молитвы, подвиги и жертвы?
Сожженная и дряхлая зола.
* * *
Ночь. Ночь кругом. Изрой ее, взволнуй!
Тюрьма!.. Все он, ваш первый поцелуй,
Адам и Ева: дал нам жизнь и горечь,
Злой это был и хищный поцелуй.
* * *
Как надрывался на заре петух!
Он видел ясно: звезд огонь потух.
И ночь, как жизнь твоя, прошла напрасно.
А ты проспал. И знать не знаешь – глух.
* * *
Сказала рыба: «Скоро ль поплывем?
В арыке жутко – тесный водоем».
– Вот как зажарят нас, – сказала утка, —
Так все равно: хоть море будь кругом!»
* * *
«Из края в край мы к смерти держим путь.
Из края смерти нам не повернуть».
Смотри же: в здешнем караван-сарае
Своей любви случайно не забудь!
* * *
«Я побывал на самом дне глубин.
Взлетал к Сатурну. Нет таких кручин,
Таких сетей, чтоб я не мог распутать…»
Есть! Темный узел смерти. Он один!
* * *
«Предстанет Смерть и скосит наяву,
Безмолвных дней увядшую траву…»
Кувшин из праха моего слепите:
Я освежусь вином – и оживу.
* * *
Гончар. Кругом в базарный день шумят…
Он топчет глину, целый день подряд.
А та угасшим голосом лепечет:
«Брат, пожалей, опомнись – ты мой брат!..»
* * *
Сосуд из глины влагой разволнуй:
Услышишь лепет губ, не только струй.
Чей это прах? Целую край – и вздрогнул:
Почудилось – мне отдан поцелуй.
* * *
Нет гончара. Один я в мастерской.
Две тысячи кувшинов предо мной.
И шепчутся: «Предстанем незнакомцу
На миг толпой разряженной людской».
* * *
Кем эта ваза нежная была?
Вздыхателем! Печальна и светла.
А ручки вазы? Гибкою рукою
Она, как прежде, шею обвила.
* * *
Что алый мак? Кровь брызнула струей
Из ран султана, взятого землей.
А в гиацинте – из земли пробился
И вновь завился локон молодой.
* * *
Над зеркалом ручья дрожит цветок;
В нем женский прах: знакомый стебелек.
Не мни тюльпанов зелени прибрежной:
И в них – румянец нежный и упрек…
* * *
Сияли зори людям – и до нас!
Текли дугою звезды – и до нас!
В комочке праха сером, под ногою
Ты раздавил сиявший юный глаз.
* * *
Светает. Гаснут поздние огни.
Зажглись надежды. Так всегда, все дни!
А свечереет – вновь зажгутся свечи,
И гаснут в сердце поздние огни.
* * *
Вовлечь бы в тайный заговор Любовь!
Обнять весь мир, поднять к тебе Любовь,
Чтоб, с высоты упавший, мир разбился,
Чтоб из обломков лучшим встал он вновь!
* * *
Бог – в жилах дней. Вся жизнь – Его игра.
Из ртути он – живого серебра.
Блеснет луной, засеребрится рыбкой…
Он – гибкий весь, и смерть – Его игра.
* * *
Прощалась капля с морем – вся в слезах!
Смеялось вольно Море – все в лучах!
«Взлетай на небо, упадай на землю, —
Конец один: опять – в моих волнах».
* * *
Сомненье, вера, пыл живых страстей —
Игра воздушных мыльных пузырей:
Тот радугой блеснул, а этот – серый…
И разлетятся все! Вот жизнь людей.
* * *
Один – бегущим доверяет дням,
Другой – туманным завтрашним мечтам,
А муэдзин вещает с башни мрака:
«Глупцы! Не здесь награда, и не там!»
* * *
Вообрази себя столпом наук,
Старайся вбить, чтоб зацепиться, крюк
В провалы двух пучин – Вчера и Завтра…
А лучше – пей! Не трать пустых потуг.
* * *
Влек и меня ученых ореол.
Я смолоду их слушал, споры вел,
Сидел у них… Но той же самой дверью
Я выходил, которой и вошел.
* * *
Таинственное чудо: «Ты во мне».
Оно во тьме дано, как светоч, мне.
Брожу за ним и вечно спотыкаюсь:
Само слепое наше «Ты во мне».
* * *
Как будто был к дверям подобран ключ.
Как будто был в тумане яркий луч.
Про «Я» и «Ты» звучало откровенье…
Мгновенье – мрак! И в бездну канул ключ!
* * *
Как! Золотом заслуг платить за сор —
За эту жизнь? Навязан договор,
Должник обманут, слаб… А в суд потянут
Без разговоров. Ловкий кредитор!
* * *
Чужой стряпни вдыхать всемирный чад?!
Класть на прорехи жизни сто заплат?!
Платить убытки по счетам Вселенной?!
– Нет! Я не так усерден и богат!
* * *
Во-первых, жизнь мне дали, не спросясь.
Потом – невязка в чувствах началась.
Теперь же гонят вон… Уйду! Согласен!
Но замысел неясен: где же связь?
* * *
Ловушки, ямы на моем пути.
Их Бог расставил. И велел идти.
И все предвидел. И меня оставил.
И судит тот, кто не хотел спасти!
* * *
Наполнив жизнь соблазном ярких дней,
Наполнив душу пламенем страстей,
Бог отреченья требует: вот чаша —
Она полна: нагни – и не пролей!
* * *
Ты наше сердце в грязный ком вложил.
Ты в рай змею коварную впустил.
И человеку – Ты же обвинитель?
Скорей проси, чтоб он Тебя простил!
* * *
Ты налетел, Господь, как ураган:
Мне в рот горсть пыли бросил, мой стакан
Перевернул и хмель бесценный пролил…
Да кто из нас двоих сегодня пьян?
* * *
Я суеверно идолов любил.
Но лгут они. Ничьих не хватит сил…
Я продал имя доброе за песню,
И в мелкой кружке славу утопил.
* * *
Казнись, и душу Вечности готовь,
Давай зароки, отвергай любовь.
А там весна! Придет и вынет розы.
И покаянья плащ разорван вновь!
* * *
Все радости желанные – срывай!
Пошире кубок Счастью подставляй!
Твоих лишений Небо не оценит.
Так лейтесь, вина, песни, через край!
* * *
Монастырей, мечетей, синагог
И в них трусишек много видел Бог.
Но нет в сердцах, освобожденных солнцем,
Дурных семян: невольничьих тревог.
* * *
Вхожу в мечеть. Час поздний и глухой.
Не в жажде чуда я и не с мольбой:
Когда-то коврик я стянул отсюда,
А он истерся. Надо бы другой…
* * *
Будь вольнодумцем! Помни наш зарок:
«Святоша – узок, лицемер – жесток».
Звучит упрямо проповедь Хайяма:
«Разбойничай, но сердцем будь широк!»
* * *
Душа вином легка! Неси ей дань:
Кувшин округло-звонкий. И чекань
С любовью кубок: чтобы в нем сияла
И отражалась золотая грань.
* * *
В вине я вижу алый дух огня
И блеск иголок. Чаша для меня
Хрустальная – живой осколок неба.
«А что же Ночь? А Ночь – ресницы Дня…»
* * *
Умей всегда быть в духе, больше пей,
Не верь убогой мудрости людей,
И говори: «Жизнь – бедная невеста!
Приданое – в веселости моей».
* * *
Да, виноградная лоза к пятам
Моим пристала, на смех дервишам.
Но из души моей, как из металла,
Куется ключ, быть может, – к небесам.
* * *
От алых губ – тянись к иной любви.
Христа, Венеру – всех на пир зови!
Вином любви смягчай неправды жизни.
И дни, как кисти ласковые, рви.
* * *
Прекрасно – зерен набросать полям!
Прекрасней – в душу солнце бросить нам!
И подчинить Добру людей свободных
Прекраснее, чем волю дать рабам.
* * *
Будь мягче к людям! Хочешь быть мудрей? —
Не делай больно мудростью своей.
С обидчицей-Судьбой воюй, будь дерзок.
Но сам клянись не обижать людей!
* * *
Просило сердце: «Поучи хоть раз!»
Я начал с азбуки: «Запомни – «Аз».
И слышу: «Хватит! Все в начальном слоге,
А дальше – беглый, вечный пересказ».
* * *
Ты плачешь? Полно. Кончится гроза.
Блеснет алмазом каждая слеза.
«Пусть Ночь потушит мир и солнце мира!»
Как?! Все тушить? И детские глаза?
* * *
Закрой Коран.
Свободно оглянись
И думай сам. Добром – всегда делись.
Зла – никогда не помни. А чтоб сердцем
Возвыситься – к упавшему нагнись.
* * *
Подстреленная птица – грусть моя,
Запряталась, глухую боль тая.
Скорей вина! Певучих звуков флейты!
Омар Хайям — Мудрости жизни Омара Хайяма
Не теряй никогда в жизни мудрости суть,
Не теряй, чтоб к добру или злобе прильнуть!
Ты — и путник, и путь, и привал на дороге, —
Не теряй же к себе возвращения путь!
Благородные люди, друг друга любя,
Видят горе других, забывают себя.
Если чести и блеска зеркал ты желаешь, —
Не завидуй другим, — и возлюбят тебя.
Благородство и подлость, отвага и страх —
Всё с рожденья заложено в наших телах.
Мы до смерти не станем ни лучше, ни хуже.
Мы такие, какими нас создал Аллах!
Брат, не требуй богатств — их не хватит на всех.
Не взирай со злорадством святоши на грех.
Есть над смертными Бог. Что ж до дел у соседа,
То в халате твоём ещё больше прорех.
Бросать не стоит в будущее взгляд,
Мгновенью счастья будь сегодня рад.
Ведь завтра, друг, и мы сочтёмся смертью
С ушедшими семь тысяч лет назад.
Будешь в обществе гордых учёных ослов,
Постарайся ослом притвориться без слов,
Ибо каждого, кто не осёл, эти дурни
Обвиняют немедля в подрыве основ.
Будь вольнодумцем! Помни наш зарок:
«Святоша — узок, лицемер — жесток».
Звучит упрямо проповедь Хайяма:
«Разбойничай, но сердцем будь широк!»
Будь всесилен, как маг, проживи сотни лет, —
В тёмной бездне веков не увидят твой свет.
Лишь в легендах порой наши судьбы мерцают,
Стань же искрою счастья средь этих легенд!
Будь камнем твёрдым я, полировать начнут;
Будь воском мягким я, бездумно изомнут;
Будь луком согнутым, прихватят тетивою;
Будь я прямей стрелы, подальше запульнут.
Будь мягче к людям! Хочешь быть мудрей? —
Не делай больно мудростью своей.
С обидчицей — Судьбой воюй, будь дерзок,
Но сам клянись не обижать людей!
Будь хотя завсегдатаем всех кабаков,
Вечно пьяным, свободным от всяких оков,
Хоть разбойником будь на проезжей дороге:
Грабь богатых, добром одаряй бедняков!
В день завтрашний нельзя сегодня заглянуть,
Одна лишь мысль о нем стесняет мукой грудь.
Кто знает, много ль дней тебе прожить осталось?
Не трать их попусту, благоразумен будь.
В полях — межа. Ручей. Весна кругом.
И девушка идёт ко мне с вином.
Прекрасен миг! А стань о вечном думать,
И кончено: поджал бы хвост щенком!
В час, когда совершилось начало начал,
Рад был каждый и большего не ожидал.
Спор о большем всегда становился лишь ссорой —
Вот мораль, чтобы жадным ты в жизни не стал.
В этом мире глупцов, подлецов, торгашей
Уши, мудрый, заткни, рот надёжно зашей,
Веки плотно зажмурь — хоть немного подумай
О сохранности глаз, языка и ушей!
Великая победа, что знает человечество,
Победа не над смертью, и верь, не над судьбой.
Вам засчитал очко судья, что судит суд небесный,
Только одну победу — победу над собой.
Владыкой рая ли я вылеплен иль ада,
Не знаю я, но знать мне это и не надо:
Мой ангел, и вино, и лютня здесь, со мной,
А для тебя они — загробная награда.
Влёк и меня учёных ореол.
Я смолоду их слушал, споры вёл,
Сидел у них… Но той же самой дверью
Я выходил, которой и вошёл.
Вместо злата и жемчуга с янтарём
Мы другое богатство себе изберём:
Сбрось наряды, прикрой своё тело старьём,
Но и в жалких лохмотьях — останься царём!
Вращаясь, свод небесный нас давит и гнетёт,
Пустеет мир, и многих друзей недостаёт.
Чтоб вырвать хоть мгновенье у рока для себя,
Забудь о том, что было, и не гляди вперёд.
Всем сердечным движениям волю давай,
Сад желаний возделывать не уставай,
Звёздной ночью блаженствуй на шёлковой травке:
На закате — ложись, на рассвете — вставай.
Всех пьяниц и влюблённых ждёт геенна.
Не верьте, братья, этой лжи презренной!
Коль пьяниц и влюблённых в ад загнать,
Рай опустеет завтра ж, несомненно.
Встанем утром и руки друг другу пожмём,
На минуту забудем о горе своём,
С наслажденьем вдохнём этот утренний воздух,
Полной грудью, пока ещё дышим, вздохнём!
Вы говорите мне: «За гробом ты найдёшь
Вино и сладкий мёд.
Кавсер и гурий». Что ж,
Тем лучше. Но сейчас мне кубок поднесите:
Дороже тысячи в кредит — наличный грош.
Говорят: «Будут гурии, мёд и вино —
Все услады в раю нам вкусить суждено».
Потому я повсюду с любимой и с чашей, —
Ведь в итоге к тому же придем всё равно.
Да, лилия и кипарис — два чуда под луной,
О благородстве их твердит любой язык земной,
Имея двести языков, она всегда молчит,
А он, имея двести рук, не тянет ни одной.
Дарить себя — не значит продавать.
И рядом спать — не значит переспать.
Не отомстить — не значит всё простить.
Не рядом быть — не значит не любить!
День завтрашний от нас густою мглой закрыт,
Одна лишь мысль о нём пугает и томит.
Летучий этот миг не упускай! Кто знает,
Не слёзы ли тебе грядущее сулит?
День прошёл — и о нём позабудь поскорей,
Да и стоит ли завтрашний наших скорбей?
Откровения нет ни в былом, ни в грядущем, —
Мы сегодня живём. Так смотри веселей!
Для достойного — нету достойных наград,
Я живот положить за достойного рад.
Хочешь знать, существуют ли адские муки?
Жить среди недостойных — вот истинный ад!
Для мудреца наставник всяк,
Кто Истину порой глаголет!
Не важно Кто, не важно Как,
А важно, Что из уст исходит!
Для тех, кто искушён в коварстве нашей доли,
Все радости и все мученья не одно ли?
И зло и благо нам даны на краткий срок, —
Лечиться стоит ли от мимолётной боли?
Для того, кто за внешностью видит нутро,
Зло с добром — словно золото и серебро.
Ибо то и другое — даётся на время,
Ибо кончатся скоро и зло, и добро.
Долго ль будешь ты всяким скотам угождать?
Только муха за харч может душу отдать!
Кровью сердца питайся, но будь независим.
Лучше слёзы глотать, чем объедки глодать.
Достойней, чем весь мир возделать, заселить —
В одной душе людской печали утолить,
И лаской одного в неволю заковать,
Чем тысяче рабов свободу даровать.
Друг, два понятия должен бы ты затвердить:
Это разумней, чем спорить, внимать, говорить! —
Лучше не есть ничего, чем есть что попало,
Лучше быть одиноким, чем с кем попало дружить.
Друг, умей от пустой суеты отличать
То, что сможешь на деле ты людям отдать.
Лучше что-то хорошее ближнему делать,
Чем весь мир от крушения мира спасать.
Если в гуще толпы ты безмолвно живёшь,
Ты, о сердце, колосья безбожия жнёшь.
Удались, терпеливый, в пустынную землю, —
Подивишься тому, что ты там обретёшь.
Если вдруг на тебя снизошла благодать —
Можешь всё, что имеешь, за правду отдать.
Но, святой человек, не обрушивай гнева
На того, кто за правду не хочет страдать!
Если гурия страстно целует в уста,
Если твой собеседник мудрее Христа,
Если лучше небесной Зухры музыкантша —
Всё не в радость, коль совесть твоя не чиста!
Если знанья вино сможешь в разум впитать,
То молчи — тайн великих не смей продавать!
И ушей не ищи ты для слов драгоценных —
Станешь морем бескрайним, коль будешь молчать!
Если к чаше приник — будь доволен, Хайям!
Если с милой хоть миг — будь доволен, Хайям!
Высыхает река бытия, но покуда
Бьёт ещё твой родник — будь доволен, Хайям!
Если мудрость начертана в сердце строкой,
Значит, будет в нём ясность, любовь и покой.
Надо либо творцу неустанно молиться,
Либо чашу поднять беззаботной рукой.
Если низменной похоти станешь рабом —
Будешь в старости пуст, как покинутый дом.
Оглянись на себя и подумай о том,
Кто ты есть, где ты есть и — куда же потом?
Если с умным я в адский огонь попаду,
То сумею, пожалуй, прожить и в аду.
Но не дай Бог в раю с дураком оказаться!
Отведи, о Всевышний, такую беду!
Живи правильно, будь тем доволен, что есть,
Живи вольно, храни и свободу, и честь.
Не горюй, не завидуй тому, кто богаче,
Кто беднее тебя, — тех на свете не счесть!
За страданья свои небеса не кляни.
На могилы друзей без рыданья взгляни.
Оцени мимолётное это мгновенье.
Не гляди на вчерашний и завтрашний дни.
Закрой Коран. Свободно оглянись
И думай сам. Добром — всегда делись.
Зла — никогда не помни. А чтоб сердцем
Возвыситься — к упавшему нагнись.
Зачем ты пользы ждёшь от мудрости своей?
Удоя от козла дождёшься ты скорей.
Прикинься дураком — и больше пользы будет,
А мудрость в наши дни дешевле, чем порей.
Знай: в любовном жару — ледянным надо быть.
На сановном пиру — нехмельным надо быть.
Чтобы уши, глаза и язык были целы, —
Тугоухим, незрячим, немым надо быть.
Знайся только с достойными дружбы людьми,
С подлецами не знайся, себя не срами.
Если подлый лекарство нальёт тебе — вылей!
Если мудрый подаст тебе яду — прими!
И сиянье рая, и ада огни —
Мне мерещились на небе в давние дни.
Но Учитель сказал: «Ты в себя загляни —
Ад и рай, не всегда ли с тобою они?»
Из — за того, что не пришло, ты не казни себя.
Из — за того, что отошло, ты не кляни себя.
Урви от подлой жизни клок — и не брани себя.
Покуда меч не поднял рок — живи, храни себя.
Известно, в мире всё лишь суета сует:
Будь весел, не горюй, стоит на этом свет.
Что было, то прошло, что будет — неизвестно,
Так не тужи о том, чего сегодня нет.
Из-за рока неверного, гневного не огорчайся.
Из-за древнего мира плачевного не огорчайся.
Весел будь! Что случилось — прошло, а что будет — не видно,
Ради сует удела двухдневного не огорчайся.
К тайнам ты не пускай подлеца — их скрывай,
И секреты храни от глупца — их скрывай,
Посмотри на себя меж людей проходящих,
О надеждах молчи до конца — их скрывай!
Каждый молится богу на собственный лад.
Всем нам хочется в рай и не хочется в ад.
Лишь мудрец, постигающий замысел божий,
Адских мук не страшится и раю не рад.
Как прекрасны и как неизменно новы
И румянец любимой, и зелень травы!
Будь весёлым и ты: не скорби о минувшем,
Не тверди, обливаясь слезами: «Увы!»
Как странно! Любят суть, а воспевают лик.
Кто в сердце краснобай, тот въявь косноязык.
Ещё диковинней, о Властелин вселенной:
От жажды мучаюсь, а предо мной родник.
Коль знаменит ты в городе – ты — «худший из людей»!
Коль ты забьёшься в угол свой – ты «вредный чародей»!
Святым ли будь, пророком ли, — разумнее всего
Здесь быть для всех невидимым, не видеть никого!
Коль станешь твёрдым — как копьё, начнут тебя метать,
А станешь мягким — словно воск, положат под печать.
Согнёшься, выпрямят тебя перед огнем, как лук.
А выпрямишься — как стрелой, начнут тобой стрелять.
Коль ты сегодня выпить волен-будь доволен.
Ласкаешь ту, которой болен-будь доволен.
Теперь представь на миг, что нет тебя,
Но ты ведь есть, и этим будь доволен.
Коль человек чужой мне верен — он мой брат.
Неверный брат — мой враг, будь проклят он стократ.
Лекарство иногда опасней, чем отрава.
Болезни иногда излечивает яд.
Кому легко? Неопытным сердцам.
И на словах — глубоким мудрецам.
А я в глаза смотрел ужасным тайнам,
И в тень ушёл, завидуя слепцам.
Кто битым жизнью был, тот большего добьётся,
Пуд соли съевший, выше ценит мёд.
Кто слёзы лил, тот искренней смеётся,
Кто умирал, тот знает, что живёт.
Кто, живя на земле, не грешил? Отвечай!
Ну, а кто не грешил — разве жил? Отвечай!
Чем Ты лучше меня, если мне в наказанье
Ты ответное зло совершил? Отвечай!
Лик розы освежён дыханием весны,
Глаза возлюбленной красой лугов полны,
Сегодня чудный день! Возьми бокал, а думы
О зимней стуже брось: они всегда грустны.
Лучше впасть в нищету, голодать или красть,
Чем в число блюдолизов презренных попасть,
Лучше кости глодать, чем прельститься страстям,
За столом у мерзавцев, имеющих власть.
Мне мудрость не была чужда земная,
Ища разгадки тайн, не ведал сна я.
За семьдесят перевалило мне,
Что ж я узнал? Что ничего не знаю.
Много лет размышлял я над жизнью земной.
Непонятного нет для меня под луной.
Мне известно, что мне ничего не известно, —
Вот последний секрет из постигнутых мной.
Мой друг, о завтрашнем заботиться не след:
Будь рад, что нынче нам сияет солнца свет.
Ведь завтра мы навек уйдём и вмиг нагоним тех,
Что отсель ушли за восемь тысяч лет.
Мой совет: будь хмельным и влюблённым всегда.
Быть сановным и важным — не стоит труда.
Не нужны всемогущему господу-богу
Ни усы твои, друг, ни моя борода!
Мы не знаем, протянется ль жизнь до утра…
Так спешите же сеять вы зёрна добра!
И любовь в тленном мире к друзьям берегите
Каждый миг пуще золота и серебра.
На розах блистанье росы новогодней прекрасно,
Любимая — лучшее творенье господне — прекрасна.
Жалеть ли минувшее, бранить ли его мудрецу?
Забудем вчерашнее! Ведь наше Сегодня — прекрасно.
Нам жизнь всегда подарит шанс:
Кого любить, кого нам ненавидеть дружно.
И, главное, поверьте мне — не спутать реверанс,
Чтобы не кланяться тому, кому не нужно.
Не бойтесь дарить согревающих слов,
И добрые делать дела.
Чем больше в огонь вы положите дров,
Тем больше вернётся тепла.
Не верь тому, кто говорит красиво,
В его словах всегда игра.
Поверь тому, кто молчаливо,
Творит красивые дела.
Не изменить, что нам готовят дни!
Не накликай тревоги, не темни
Лазурных дней сияющий остаток.
Твой краток миг! Блаженствуй и цени!
Не преследуй людей по наветам чужим,
Меж людей будь разумен, и добр, и терпим.
Скажешь: «Зло я творил не по собственной воле».
Не поверит никто оправданьям твоим!
Не пристало хороших людей обижать,
Не пристало, как хищник в пустыне, рычать.
Не умно похваляться добытым богатством,
Не пристало за званья себя почитать!
Не смотри, что иной выше всех по уму,
А смотри, верен слову ли он своему.
Если он своих слов не бросает на ветер —
Нет цены, как ты сам понимаешь, ему.
Не ставь ты дураку хмельного угощенья,
Чтоб оградить себя от чувства отвращенья:
Напившись, криками он спать тебе не даст,
А утром надоест, прося за то прощенья.
Не таи в своём сердце обид и скорбей,
Ради звонкой монеты поклонов не бей.
Если друга ты вовремя не накормишь —
Всё сожрёт без остатка наследник-злодей.
Не трать себя, о, друг, на огорченья,
На камни тягот, на долготерпенье.
Не зная завтра, каждое мгновенье
Отдай вину, любви и наслажденью!
Небо — кушак, что облёк изнурённый мой стан,
Волны Джейхуна — родят наших слёз океан,
Ад — это искорка наших пылающих вздохов,
Рай — это отдых, что нам на мгновение дан.
Недостойно — стремиться к тарелке любой,
Словно жадная муха, рискуя собой.
Лучше пусть у Хайяма ни крошки не будет,
Чем подлец его будет кормить на убой!
Некто мудрый внушал задремавшему мне:
«Просыпайся! Счастливым не станешь во сне.
Брось ты это занятье, подобное смерти,
После смерти, Хайям, отоспишься вполне!».
Нет, солнце глиною замазывать не стану,
О тайнах времени рассказывать не стану.
Из моря мудрости жемчужину мою
Не только что сверлить, показывать не стану.
Не оплакивай, смертный, вчерашних потерь,
Дел сегодняшних завтрашней меркой не мерь,
Ни былой, ни грядущей минуте не верь,
Верь минуте текущей — будь счастлив теперь!
Нищим дервишем ставши — достигнешь высот,
Сердце в кровь изодравши — достигнешь высот,
Прочь, пустые мечты о великих свершеньях!
Лишь с собой совладавши — достигнешь высот.
О доколе ты по свету будешь кружить,
Жить — не жить, ненасытному телу служить?
Где, когда и кому, милый мой, удавалось
До потери желаний себя ублажить?
О мудрец! Если бог тебе дал напрокат
Музыкантшу, вино, ручеёк и закат —
Не выращивай в сердце безумных желаний,
Если всё это есть — ты безмерно богат!
О мудрец! Коротай свою жизнь в погребке.
Прах великих властителей — чаша в руке.
Всё что кажется прочным, незыблемым, вечным, —
Лишь обманчивый сон, лишь мираж вдалеке.
О мудрец, если тот или этот дурак
Называет рассветом полуночный мрак —
Притворись дураком и не спорь с дураками.
Каждый, кто не дурак — вольнодумец и враг.
О прославленном скажут: «Спесивая знать!»
О смиренном святом: «Притворяется, знать…»
Хорошо бы прожить никому не известным,
Хорошо самому никого бы не знать.
О тайнах сокровенных невеждам не кричи
И бисер знаний ценных пред глупым не мечи.
Будь скуп в речах и прежде взгляни с кем говоришь:
Лелей свои надежды, но прячь от них ключи.
О чём скорбеть? Клянусь дыханьем,
Есть в жизни два ничтожных дня:
День ставший мне воспоминаньем,
И не наставший для меня.
О, мудрец! Если бог тебе дал напрокат
Музыкантшу, вино, ручеёк и закат —
Не выращивай в сердце безумных желаний.
Если всё это есть — ты безмерно богат!
Общаясь с дураком, не оберёшься срама,
Поэтому совет ты выслушай Хайяма:
Яд, мудрецом тебе предложенный, прими,
Из рук же дурака не принимай бальзама!
Один всегда постыден труд — превозносить себя,
Да так ли ты велик и мудр? — сумей спросить себя.
Примером служат пусть глаза — огромный видя мир,
Они не ропщут от того, что им не зрить себя.
Один не разберёт, чем пахнут розы…
Другой из горьких трав добудет мёд,
Дай хлеба одному — навек запомнит…
Другому жизнь пожертвуй — не поймёт.
Один с мольбой глядит на небосвод,
Другой от жизни требует щедрот.
Но час придёт, и оба содрогнуться:
Путь истины не этот и не тот.
От смертных не жди состраданья, участья,
И в двери к ним часто побойся стучать!
У каждого муки свои и несчастья
И некогда им твою жизнь исправлять.
Стыдись у несчастного выклянчить счастье,
Что выплакал он у гордой судьбы,
Умри, если сам не осилишь борьбы,
И смертью закончи тревоги, злосчастье!
Ответственность за то, что краток жизни сон,
Что ты отрадою земною обделён,
На бирюзовый свод не возлагай угрюмо:
Поистине, тебя беспомощнее он.
Отврати свои взоры от смены времён.
Весел будь неизменно, влюблён и хмелён.
Не нуждается небо в покорности нашей —
Лучше пылкой красавицей будь покорён!
Оттого, что неправеден мир, не страдай,
Не тверди нам о смерти и сам не рыдай,
Наливай в пиалу эту алую влагу,
Белогрудой красавице сердце отдай.
Очень коварна удача. Увы…
За ни за что не бывает награда.
Не торопись есть бесплатно халвы,
Если не хочешь вкусить горечь яда.
Перенеся лишенья, ты станешь вольной птицей.
А капля станет перлом в жемчужнице-темнице.
Раздашь свое богатство – оно к тебе вернётся.
Коль чаша опустеет – тебе дадут напиться.
Показывать можно только зрячим.
Петь песню — только тем, кто слышит.
Дари себя тому, кто будет благодарен,
Кто понимает, любит вас и ценит.
Пока ты жив — не обижай никого.
Пламенем гнева не обжигай никого.
Если ты хочешь вкусить покоя и мира,
Вечно страдай, но не угнетай никого.
Полно, друг, о мирском горевать и тужить, —
Разве вечно кому — нибудь выпало жить?
Эти несколько вздохов даны нам на время,
А имуществом временным что дорожить?
Поможет мне чужой — почту его своим;
А отстранится свой — сочту его чужим.
Врученный другом яд — противоядьем станет;
Подаст завистник мед — вонзит и жало с ним.
Прекрасно — зёрен набросать полям!
Прекрасней — в душу солнце бросить нам!
И подчинить Добру людей свободных
Прекраснее, чем волю дать рабам.
Прославься в городе — возбудишь озлобленье,
А домоседом стань — возбудишь подозренье,
Не лучше ли тебе, хотя б ты Хызром был,
Ни с кем не знаться, жить всегда в уединенья?
Пусть будет сердце страстью смятено.
Пусть в чаше вечно пенится вино.
Раскаянье творец дарует грешным —
Я откажусь: мне ни к чему оно.
Пусть буду я сто лет гореть в огне,
Не страшен ад, приснившийся во сне;
Мне страшен хор невежд неблагородных, —
Беседа с ними хуже смерти мне.
Раз не нашею волей вершатся дела,
Беззаботному сердцу и честь и хвала.
Не грусти, что ты смертен, не хмурься в печали,
А не то тебе станет и жизнь не мила.
Разум к счастью стремится, все время твердит:
«Дорожи каждым мигом, пока не убит!
Ибо ты — не трава, и когда тебя скосят —
То земля тебя заново не возродит».
Рай, — мне твердили, — высшая награда.
Там — прелесть гурий, сладость винограда.
Но что мне рай, когда я и сейчас
Владею всем, не выходя из сада!
Растить в душе побег унынья — преступленье,
Пока не прочтена вся книга наслажденья
Лови же радости и жадно пей вино:
Жизнь коротка, увы! Летят её мгновенья.
С людьми ты тайной не делись своей.
Ведь ты не знаешь, кто из них подлей.
Как сам ты поступаешь с божьей тварью,
Того же жди себе и от людей.
С ослами будь ослом — не обнажай свой лик!
Ослейшего спроси — он скажет: «Я велик!»
А если у кого ослиных нет ушей,
Тот для ословства явный еретик!
Скажу тебе, коль хочешь мой выслушать совет:
Нарядом лицемерья не обольщай наш свет.
Земная жизнь — мгновенье, другая — без конца,
Продать за миг всю вечность? Да в этом смысла нет.
Сказала роза: «Ах, на розовый елей
Краса моя идет, которой нет милей!» —
«Кто улыбался миг, тот годы должен плакать»,
На тайном языке ответил соловей.
Словно ветер в степи, словно в речке вода,
День прошел — и назад не придет никогда.
Будем жить, о подруга моя, настоящим!
Сожалеть о минувшем — не стоит труда.
Смело к нищим иди, независимым будь,
С лика сердца пятно только смыть не забудь!
А заблудшему молви: познай свою душу —
И по сердцу тогда выбирай себе путь!
Смертный, думать не надо о завтрашнем дне,
Станем думать о счастье, о светлом вине.
Мне раскаянья бог никогда не дарует,
Ну а если дарует — зачем оно мне?
Смертный, если не ведаешь страха — борись.
Если слаб — перед волей аллаха смирись.
Но того, что сосуд, сотворенный из праха,
Прахом станет — оспаривать не берись.
Созвездия в заоблачной дали,
Раздумьям тщетным многих обрекли.
Одумайся, побереги рассудок —
Мудрейшие и те в тупик зашли.
Сорваный цветок должен быть подарен, начатое стихотворение — дописано, а любимая женщина — счастлива, иначе и не стоило браться за то, что тебе не по силам.
Сперва мой ум по небесам блуждал,
Скрижаль, калам, и рай, и ад искал.
Сказал мне разум: Рай и ад — с тобою, —
Все ты несешь в себе, чего алкал.
Старайся принимать без ропота мученья,
Не жалуйся на боль — вот лучшее леченье.
Чтоб стал ты богачом, за нищенский удел
Благодари светил случайное стеченье.
Тайны мира, как я записал их в тетрадь,
Головы не сносить, коль другим рассказать.
Средь ученых мужей благородных не вижу,
Наложил на уста я молчанья печать.
Так как истин великих твой ум не постиг —
Волноваться смешно из-за мелких интриг.
Так как Бог в небесах неизменно велик —
Будь спокоен и весел, цени этот миг.
Те, у кого душа лежала к мудрым думам,
Пришли к ничтожеству путем своим угрюмым.
Будь простаком, дружи со свежим соком лоз,
А мудрым предоставь быть высохшим изюмом.
Те, что веруют слепо, — пути не найдут,
Тех, кто мыслит, — сомнения вечно гнетут.
Опасаюсь, что голос раздастся однажды:
«О невежды! Дорога не там и не тут!»
Те, что жили на свете в былые года,
Не вернутся обратно сюда никогда.
Наливай нам вина и послушай Хайяма:
Все советы земных мудрецов — как вода.
Тем, кто несет о неизвестном весть,
Кто обошел весь мир, — почет и честь.
Но больше ли, чем мы, они узнали,
О мире — о таком, каков он есть?
То, что Бог нам однажды отмерил, друзья,
Увеличить нельзя и уменьшить нельзя.
Постараемся с толком истратить наличность,
На чужое не зарясь, взаймы не прося.
Тот, кто мир преподносит счастливчикам в дар,
Остальным — за ударом наносит удар.
Не горюй, если меньше других веселился,
Будь доволен, что меньше других пострадал.
Тот, кто с юности верует в собственный ум,
Стал в погоне за истиной сух и угрюм.
Притязающий с детства на знание жизни,
Виноградом не став, превратился в изюм.
Тот, кто следует разуму, — доит быка,
Умник будет в убытке наверняка!
В наше время доходней валять дурака,
Ибо разум сегодня в цене чеснока.
Трудно замыслы божьи постичь, старина.
Нет у этого неба ни верха, ни дна.
Сядь в укромном углу и довольствуйся малым:
Лишь бы сцена была хоть немного видна!
Ты — рудник, коль на поиск рубина идешь,
Ты — любим, коль надеждой свиданья живешь.
Вникни в суть этих слов — и нехитрых, и мудрых:
Все, что ищешь, в себе непременно найдешь!
Ты богат и известен, тебе повезло,
Но для зависти стал ты прекрасной мишенью.
Поступил я умнее, всем людям назло,
И прожил свою жизнь бессловесною тенью.
Ты все пытаешься проникнуть в тайны света,
В загадку бытия… К чему, мой друг, все это?
Ночей и дней часы беспечно проводи,
Ведь все устроено без твоего совета.
Ты выбрался из грязи в князи,
Но быстро князем становясь…
Не позабудь, чтобы не сглазить…,
Не вечны князи — вечна грязь.
Ты коварства бегущих небес опасайся.
Нет друзей у тебя, а с врагами не знайся.
Не надейся на завтра — сегодня живи.
Стать собою самим хоть на миг попытайся.
Ты не слушай глупцов, умудренных житьем.
С молодой уроженкой Тараза вдвоем
Утешайся любовью, Хайям, и питьем,
Ибо все мы бесследно отсюда уйдем.
Ты обойдён наградой? — Позабудь!
Дни вереницей мчатся? — Позабудь!
Беспечный ветер в вечной книге жизни
Мог и не той страницей шевельнуть!
Ты опьянел — и радуйся, Хайям!
Ты полюбил — и радуйся, Хайям!
Придет ничто, прикончит эти бредни.
Еще ты жив — и радуйся, Хайям!
Ты представь, что ты в жизни высоко взлетел,
Ты представь, что сполна получил, что хотел.
Взял сокровища в жизни ты полною мерой,
Ты представь: все оставить — конечный удел!
Ты прежде мог не спать, не пить, не насыщаться,
Стихии в том тебя заставили нуждаться.
Но все, что дали, — вновь отнимут у тебя,
Дабы свободным ты, как прежде мог остаться.
Ты сегодня не властен над завтрашним днем,
Твои замыслы завтра развеются сном!
Ты сегодня живи, если ты не безумен.
Ты — не вечен, как все в этом мире земном.
У одного мудреца спросили: — Почему бедные более приветливы и менее скупы, чем богатые? — Посмотри в окно, что ты видишь? — Вижу, как дети играют во дворе.
— А теперь посмотри в зеркало. Что ты видишь там? — Себя. — Вот видишь. И окно, и зеркало — из стекла, но стоит добавить немного серебра — и уже видишь только себя.
Ученью не один мы посвятили год,
Потом других учить пришел и нам черед.
Какие ж выводы из этой всей науки?
Из праха мы пришли, нас ветер унесет.
Хоть и не ново, я напомню снова:
Перед лицом и друга и врага,
Ты — господин несказанного слова,
А сказанного слова — ты слуга.
Хочешь — пей, но рассудка спьяна не теряй,
Чувства меры спьяна, старина, не теряй.
Берегись оскорбить благородного спьяну.
Дружбу мудрых за чашей вина не теряй.
Храни свои слова надежнее монет.
Дослушай до конца потом давай ответ.
Тебе при двух ушах язык один достался.
Чтоб выслушал двоих и дать один совет.
Чем стараться большое именье нажить,
Чем себе, закоснев в самомненье, служить,
Чем гоняться до смерти за призрачной славой —
Лучше жизнь, как во сне, в опьяненье прожить!
Что значат храмы из гранита,
Зачем тебе молиться в них?
Твой в сердце храм, его постигнуть
Старайся ты хотя б на миг.
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало,
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
Я для знаний воздвиг сокровенный чертог,
Мало тайн, что мой разум постигнуть не смог.
Только знаю одно: ничего я не знаю!
Вот моих размышлений последний итог.
Я научу тебя, как всем прийтись по нраву,
Улыбки расточай налево и направо,
Евреев, мусульман и христиан хвали —
И добрую себе приобретешь ты славу.
Я пью, — что говорить, — но не буяню спьяну;
Я жаден, но к чему? Лишь к полному стакану.
Да, свято чтить вино до смерти буду я,
Себя же самого, как ты, я чтить не стану.
Я спросил у мудрейшего: «Что ты извлек
Из своих манускриптов?» — Мудрейший изрек:
«Счастлив тот, кто в объятьях красавицы нежной
По ночам от премудрости книжной далек!»
Лучшие книги Омара Хайяма: список из 20 шт.
Начиная изучать творчество писателя — уделите внимание произведениям, которые находятся на вершине этого рейтинга.
1.
153
поднять
опустить
Эта книга собрала в себе самые мудрые притчи и афоризмы великого поэта Востока и одного из самых известных мудрецов и философов. Высказывания Омара Хайяма, передающиеся от поколения к поколению, наполнены глубоким смыслом, яркостью образа и изяществом ритма. С присущим Хайяму остроумием и саркастичностью он создал изречения, которые поражают своим юмором и лукавством. Они дают силы в трудную минуту, помогают справиться с нахлынувшими проблемами, отвлекают от неприятностей, заставляют думать и рассуждать.
… ДалееКупить Комментировать
2.
131
поднять
опустить
Притча пробуждает светлые и благородные чувства, позволяет расслабиться и быть в гармонии с собой. Наша книга хранит восточные притчи Омара Хайяма, Конфуция, Лао-Цзы, Саади Ширази. Накопленная мудрость великих философов и гениев, попадает прямо в сердце. В непростых ситуациях помогает человеку принять правильное решение и с уверенностью двигаться вперед. … Далее
Купить Комментировать
3.
130
поднять
опустить
Омар Хайям родился в 1048 году в Нишапуре. Там же учился, позже продолжил обучение в крупнейших центрах науки того времени Балхе, Самарканде и др. Будучи двадцати одного года от роду Омар Хайям написал трактат «О доказательствах задач алгебры и аллукабалы». В 1074 г. возглавил крупнейшую астрономическую обсерваторию в Исфахане. В 1077 г. закончил писать книгу «Комментарии к трудным постулатам книги Евклида». В 1079 г. создал более точный по сравнению с европейским календарь, который официально используется с XI века. После смены правителя Исфахана обсерваторию закрыли. Омар Хайям совершил паломничество в Мекку, после работал врачом в Хорасане и написал трактат на языке фарси «о всеобщности бытия». Последние годы жизни Хайям провел в уединении.
Насколько достоверна биография человека, жившего тысячу лет назад? И был ли такой человек на самом деле? Жизнь Омара Хайяма окутана легендами, мифами и домыслами. Сегодня даже невозможно определить, сколько четверостиший подлинно хайямовские, а сколько принадлежат перу его последователей. Очевидно одно – перед нами величайший поэтический гений, чья поэзия пульсирует в такт биению человеческого сердца, часто влюбленного…
… ДалееКупить Комментировать
4.
128
поднять
опустить
В поэтический сборник «Сад любви» включены бессмертные четверостишия Омара Хайяма, классика персидской поэзии, великого философа, астронома и математика.
В это издание вошли лучшие русскоязычные переводы О. Хайяма.
… ДалееКупить Комментировать
5.
128
поднять
опустить
Выдающийся ученый-астроном, математик, физик и философ, при жизни удостоившийся почетного титула «Доказательство Истины», Омар Хайям – создатель знаменитых рубаи. Написанные почти тысячу лет назад, они актуальны и сегодня. … Далее
Купить Комментировать
6.
127
поднять
опустить
Притча пробуждает светлые и благородные чувства, позволяет расслабиться и быть в гармонии с собой. Наша книга хранит восточные притчи Омара Хайяма, Конфуция, Лао-Цзы, Саади Ширази. Накопленная мудрость великих философов и гениев, попадает прямо в сердце. В непростых ситуациях помогает человеку принять правильное решение и с уверенностью двигаться вперед … Далее
Купить Комментировать
7.
125
поднять
опустить
Знаменитые четверостишия-рубаи Омара Хайама (ок.
1048 – ок. 1123) переводятся на русский язык уже более ста лет, но с особым успехом – начиная с 70-х годов XX века. В сборник, который вы держите в руках, вошли рубаи, переведенные замечательным поэтом и переводчиком восточной поэзии Германом Плисецким. «Хайам Германа Плисецкого убеждает прежде всего потому, что в его переводах старый иранский мудрец – действительно великий поэт» (Б. Слуцкий).
Дополнительную ценность сборнику придают вступительное эссе Самуила Лурье «Бином Хайама», предисловие самого поэта-переводчика и послесловие с рассказом о его судьбе.
… ДалееКупить Комментировать
8.
122
поднять
опустить
Омар Хайям – выдающийся персидский математик и астроном, поэт и философ XI века.
Его мудрые, полные юмора, лукавства и дерзости четверостишия – рубаи – философские размышления о смысле жизни, о незащищенности человека перед беспощадным роком и быстротечным временем, о вечном очаровании бытия и всего необъятного мира, поэтические раздумья о любви и дружбе, красоте и наслаждении, вине и веселье. Ироничное спокойствие все постигшего мудреца соседствует у Хайяма с отчаянной дерзостью бунтаря, горестные сомнения – с жизнерадостным свободолюбием и неподдельной человечностью. Рубаи покоряют своей предельной емкостью, лаконичностью, простотой и образностью, позволяют каждому ценителю мудрого слова найти для себя нечто сокровенное.
… ДалееКупить Комментировать
9.
117
поднять
опустить
Омар Хайям построил классификацию кубических уравнений, создал более точный по сравнению с европейским календарь, который официально используется с XI века в Иране, однако больше всего во всем мире знамениты его четверостишия – рубаи! Они полны юмора, лукавства, здорового цинизма и дерзости! Читайте и поднимайте себе настроение.
… ДалееКупить Комментировать
10.
111
поднять
опустить
Рубаи Омара Хайяма, не зная ни временных, ни национальных границ, пережили века и династии, дойдя до наших дней. Вся поэзия Хайяма – это прославление величия духа человеческого, она проникнута верой в бессмертный творческий разум. Этим она близка людям. В этом – залог ее бессмертия. В предлагаемой читателям книге сделана попытка представить всемирно известные четверостишия Омара Хайяма, о которых литературоведы в целом не высказывались против их принадлежности его перу.
Поэзию органично дополняет творчество мастеров миниатюрной живописи, которое помогает воспринимать читателю дух национальной культуры автора знаменитых рубаи.
… ДалееКупить Комментировать
11.
109
поднять
опустить
Имя персидского поэта и мыслителя XII века Омара Хайяма хорошо известно каждому. Его четверостишия – рубаи – занимают особое место в сокровищнице мировой культуры. Их цитируют все, кто любит слово: от тамады на пышной свадьбе до умудренного жизнью отшельника-писателя. На протяжении многих столетий рубаи привлекают ценителей прекрасного своей драгоценной словесной огранкой.
В безукоризненном четверостишии Хайяма умещается весь жизненный опыт человека: это и веселый спор с Судьбой, и печальные беседы с Вечностью. Хайям сделал жанр рубаи широко известным, довел эту поэтическую форму до совершенства и оставил потомкам вечное послание, проникнутое редкостной свободой духа.
… ДалееКупить Комментировать
12.
107
поднять
опустить
Рубайят Омара Хайяма в классическом переводе выдающегося русского переводчика И. И. Тхоржевского; в переводе известного востоковеда Л. С.
Некоры, по Бодлианской рукописи Оксфордского университета, единственном из всех первоисточников, неоспоримо считающимся подлинным; и в уникальном первом русском переводе К. Герра.
… ДалееКупить Комментировать
13.
106
поднять
опустить
Эта книга собрала в себе самые мудрые притчи и афоризмы великого поэта Востока и одного из самых известных мудрецов и философов. Высказывания Омара Хайяма, передающиеся от поколения к поколению, наполнены глубоким смыслом, яркостью образа и изяществом ритма.
С присущим Хайяму остроумием и саркастичностью он создал изречения, которые поражают своим юмором и лукавством. Они дают силы в трудную минуту, помогают справиться с нахлынувшими проблемами, отвлекают от неприятностей, заставляют думать и рассуждать.
… ДалееКупить Комментировать
14.
100
поднять
опустить
Омар Хайям – астроном, математик, врач, философ, поэт. Был ли такой человек на самом деле? Жизнь Омара Хайяма окутана легендами, мифами и домыслами. Мы даже не знаем точно, сколько четверостиший принадлежит Хайяму, а сколько – перу его последователей.
Точно известно только одно – перед нами величайший поэтический гений, чье творчество исполнено мудрости, дерзости, юмора и любви.
… ДалееКупить Комментировать
15.
91
поднять
опустить
Творчество Хайяма – это одно из удивительных явлений в истории культуры народов Средней Азии и Ирана, и, пожалуй, всего человечества. Если его труды принесли огромную пользу в развитии наук, то замечательные четверостишия до сих пор покоряют читателей своей предельной емкостью, лаконичностью, простотой изобразительных средств, гибким ритмом.
О поэзии Омара Хайяма исследователи судят по-разному. Некоторые считают, что поэтическое творчество было для него просто забавой, которой он предавался в свободное от основных научных занятий время. И все же рубаи Хайяма, не зная ни временных, ни национальных границ, пережили века и династии, дошли до наших дней. Вот что пишет об этом один из лучших переводчиков Хайяма – Герман Плисецкий. «Стихи такого поэта, как Омар Хайям, возможно, не нуждаются в предисловии. Но поскольку время его творчества отделено от нас восемью веками, я решаюсь добавить несколько слов от себя. Мне хочется рассказать о том, как постепенно менялось моё собственное представление о переводимом поэте. Сложный поэт нередко упрощён. У многих, и у меня в том числе, сложился образ этакого весёлого старца, с неизменной чашей в руке, между делом изрекающего истины. Несоответствие этого шаблона истинной поэзии Хайяма я почувствовал уже при работе над первыми четверостишиями. И постепенно сквозь стихотворные строки стал проступать облик совсем другого человека. Спорщик с Богом, бесстрашный ум, чуждый иллюзий, учёный, и в стихе стремящийся к точной формуле, к афоризму. Каждое четверостишие – уравнение. Одна и та же мысль варьируется многократно, рассматривается с разных сторон. Посылки всё те же, а выводы порой прямо противоположны. Есть в этих крайностях высшее единство – живая личность поэта, примиряющая любые противоречия. Хаям на протяжении своей долгой жизни постоянно возвращался к важным для него мыслям, пересматривая их снова и снова, так и мы, будем ещё не раз возвращаться к его творчеству, казалось бы, столь ясному и понятному, но каждый раз открывающему новые возможности, новую точку зрения…» Много лет размышлял я над жизнью земной. Непонятного нет для меня под луной. Мне известно, что мне ничего не известно, — Вот последний секрет из постигнутых мной. © перевод Г. Плисецкий ©&℗ ИП Воробьев В.А. ©&℗ ИД СОЮЗ Продюсер издания: Владимир Воробьёв
… ДалееКупить Комментировать
16.
88
поднять
опустить
Эта книга уникальна прежде всего принципиально новым взглядом на поэзию Омара Хайяма. В ней развенчивается привычный образ Хайяма, сложившийся в Европе за полтора столетия, и читателю предлагается открыть великого поэта заново. Уникальна она и другим: никто, никогда и нигде не переводил его стихи в таком объеме (более 1300 четверостиший). Игорь Андреевич Голубев, поэт, прозаик, переводчик с фарси, посвятил работе над этой книгой более 36 лет. Во вступительной статье И. Голубев излагает свою расшифровку тайного учения Хайяма по намекам, рассыпанным в четверостишиях. … Далее
Купить Комментировать
17.
57
поднять
опустить
Омар Хайям, Хафиз и Саади – великие персидские поэты X—XIV веков, чьи имена наиболее известны в западном мире. Самый популярный на Западе в настоящее время, бесспорно, Омар Хайям. Математик, астроном, поэт и философ, он обладал всеми качествами универсального гения, но мировую известность ему принесли его персидские четверостишия – искрометные и отточенные рубаи. Саади Ширазский является одним из любимых авторов и в Персии, и во всем исламском мире. Слова Саади, чудного выразителя истинно персидского духа, – у всех на устах, как пословицы и крылатые изречения. Хафиз, «певец роз и соловьев», – самый знаменитый персидский поэт-лирик, оказавший значительное влияние и на европейскую, и на русскую литературу: от Гёте и Пушкина до поэтов Серебряного века.
Его газели по изяществу отделки и художественности стиха считаются лучшими в персидской поэзии.
… ДалееКупить Комментировать
18.
3
поднять
опустить
Выдающийся персидский астроном, математик, физик и философ, Омар Хайям (1048–1131, годы жизни восстановлены по гороскопам и астрономическим таблицам) – автор знаменитых рубаи, прославляющих мудрость, любовь, красоту. Омар Хайям известен не только четверостишиями, но и многочисленными математическими трактатами, а также созданием солнечного календаря, до сих пор используемого в Иране.
… ДалееКупить Комментировать
19.
2
поднять
опустить
Омар Хайям всем известный философ, математик и астроном. Однако больше всего во всем мире знамениты его четверостишия – рубаи, являясь для нас яркой страницей в культуре народов мира. На протяжении всей жизни он писал стихотворные афоризмы, которые отличаются выразительной сжатостью и художественностью, глубоким элегическим чувством и метким, насмешливым остроумием. Современники Хайяма не без оснований наградили его почетными титулами «Доказательство Истины» и «Царь философов Запада и Востока».
… ДалееКупить Комментировать
20.
1
поднять
опустить
Лучшие произведения выдающихся поэтов Востока Омара Хайяма и Хафиза. Любовные переживания, гедонические советы, философские и религиозные размышления, наставления в житейской мудрости – поэзия классического Востока покоряет разнообразием тем, глубокими эмоциями, яркими образами и оригинальными афоризмами. … Далее
Купить Комментировать
… Далее
Насколько достоверна биография человека, жившего тысячу лет назад? И был ли такой человек на самом деле? Жизнь Омара Хайяма окутана легендами, мифами и домыслами. Сегодня даже невозможно определить, сколько четверостиший подлинно хайямовские, а сколько принадлежат перу его последователей. Очевидно одно – перед нами величайший поэтический гений, чья поэзия пульсирует в такт биению человеческого сердца, часто влюбленного…
… Далее
В это издание вошли лучшие русскоязычные переводы О. Хайяма.
… Далее
1048 – ок. 1123) переводятся на русский язык уже более ста лет, но с особым успехом – начиная с 70-х годов XX века. В сборник, который вы держите в руках, вошли рубаи, переведенные замечательным поэтом и переводчиком восточной поэзии Германом Плисецким. «Хайам Германа Плисецкого убеждает прежде всего потому, что в его переводах старый иранский мудрец – действительно великий поэт» (Б. Слуцкий).
Дополнительную ценность сборнику придают вступительное эссе Самуила Лурье «Бином Хайама», предисловие самого поэта-переводчика и послесловие с рассказом о его судьбе.
… Далее
Его мудрые, полные юмора, лукавства и дерзости четверостишия – рубаи – философские размышления о смысле жизни, о незащищенности человека перед беспощадным роком и быстротечным временем, о вечном очаровании бытия и всего необъятного мира, поэтические раздумья о любви и дружбе, красоте и наслаждении, вине и веселье. Ироничное спокойствие все постигшего мудреца соседствует у Хайяма с отчаянной дерзостью бунтаря, горестные сомнения – с жизнерадостным свободолюбием и неподдельной человечностью. Рубаи покоряют своей предельной емкостью, лаконичностью, простотой и образностью, позволяют каждому ценителю мудрого слова найти для себя нечто сокровенное.
… Далее
… Далее
Поэзию органично дополняет творчество мастеров миниатюрной живописи, которое помогает воспринимать читателю дух национальной культуры автора знаменитых рубаи.
… Далее
В безукоризненном четверостишии Хайяма умещается весь жизненный опыт человека: это и веселый спор с Судьбой, и печальные беседы с Вечностью. Хайям сделал жанр рубаи широко известным, довел эту поэтическую форму до совершенства и оставил потомкам вечное послание, проникнутое редкостной свободой духа.
… Далее
Некоры, по Бодлианской рукописи Оксфордского университета, единственном из всех первоисточников, неоспоримо считающимся подлинным; и в уникальном первом русском переводе К. Герра.
… Далее
С присущим Хайяму остроумием и саркастичностью он создал изречения, которые поражают своим юмором и лукавством. Они дают силы в трудную минуту, помогают справиться с нахлынувшими проблемами, отвлекают от неприятностей, заставляют думать и рассуждать.
… Далее
Точно известно только одно – перед нами величайший поэтический гений, чье творчество исполнено мудрости, дерзости, юмора и любви.
… Далее
О поэзии Омара Хайяма исследователи судят по-разному. Некоторые считают, что поэтическое творчество было для него просто забавой, которой он предавался в свободное от основных научных занятий время. И все же рубаи Хайяма, не зная ни временных, ни национальных границ, пережили века и династии, дошли до наших дней. Вот что пишет об этом один из лучших переводчиков Хайяма – Герман Плисецкий. «Стихи такого поэта, как Омар Хайям, возможно, не нуждаются в предисловии. Но поскольку время его творчества отделено от нас восемью веками, я решаюсь добавить несколько слов от себя. Мне хочется рассказать о том, как постепенно менялось моё собственное представление о переводимом поэте. Сложный поэт нередко упрощён. У многих, и у меня в том числе, сложился образ этакого весёлого старца, с неизменной чашей в руке, между делом изрекающего истины. Несоответствие этого шаблона истинной поэзии Хайяма я почувствовал уже при работе над первыми четверостишиями. И постепенно сквозь стихотворные строки стал проступать облик совсем другого человека.
Спорщик с Богом, бесстрашный ум, чуждый иллюзий, учёный, и в стихе стремящийся к точной формуле, к афоризму. Каждое четверостишие – уравнение. Одна и та же мысль варьируется многократно, рассматривается с разных сторон. Посылки всё те же, а выводы порой прямо противоположны. Есть в этих крайностях высшее единство – живая личность поэта, примиряющая любые противоречия. Хаям на протяжении своей долгой жизни постоянно возвращался к важным для него мыслям, пересматривая их снова и снова, так и мы, будем ещё не раз возвращаться к его творчеству, казалось бы, столь ясному и понятному, но каждый раз открывающему новые возможности, новую точку зрения…» Много лет размышлял я над жизнью земной. Непонятного нет для меня под луной. Мне известно, что мне ничего не известно, — Вот последний секрет из постигнутых мной. © перевод Г. Плисецкий ©&℗ ИП Воробьев В.А. ©&℗ ИД СОЮЗ Продюсер издания: Владимир Воробьёв
… Далее
Его газели по изяществу отделки и художественности стиха считаются лучшими в персидской поэзии.
… Далее
… Далее
… ДалееКомментарии:
Поэма недели: Рубайат Омара Хайяма | Поэзия
В наступающем году исполняется 200 лет со дня рождения Эдварда Фитцджеральда; Итак, в течение года, что может быть лучше, чем несколько строф из его вольного перевода великого размышления о быстротечности жизни «Рубайат Омара Хайяма»?
Фитцджеральд был другом Теккерея и Теннисона, но поначалу не имел собственных писательских амбиций.
Неряшливый, эксцентричный, немного затворник и очень богатый, он тянулся к мужчинам помоложе, и именно от одного из них, Эдварда Коуэлла, он начал изучать персидский язык в 1853 году. Коуэлл также передал свое открытие в Бодлеанской библиотеке в Оксфорде. стихов, написанных Хайямом, персидским эрудитом, чья жизнь охватила 11 и 12 века. Фитцджеральд был очарован и заявил, что в стихах звучит «звучание настоящего металла».
Принстонская энциклопедия поэзии и поэтики цитирует традицию, согласно которой персидская форма четверостишия, рубаи, возникла из ликующих криков ребенка, услышанных и сымитированных проходившим мимо поэтом. «Краткость, непосредственность и остроумие» — вот его суть, пишет энциклопедист, хладнокровно отмечая «простительную неверность Фитцджеральда своему персидскому образцу». Фитцджеральд правильно понял схему рифмовки, но упустил ритмическую тонкость исходного просодического рисунка; некоторые четверостишия перефразированы, некоторые смешаны вместе, другие выдуманы.
Более того, 750 с лишним четверостиший Хайяма определенно не составляли одной длинной поэмы.
Полуповествование из 101 стиха, которое Фитцджеральд наконец собрал, является продуктом безжалостной редакционной работы, но насколько беднее была бы английская поэзия без него. Его усилия можно было бы более широко назвать «транскреацией». Хайям, агностик, прославившийся при жизни как математик и астроном, а не поэт, и его посредник, английский скептик девятнадцатого века, считавший, что «наука разворачивает более великий эпос, чем Илиада», могут не сойтись в истинном лингвистическом союзе. , но тем не менее, кажется, существует «брак истинных умов» (и, да, вы заметите мимолетный след Шекспира в дикции Фитцджеральда).
Оратор, выступающий с такой авторитетностью и щегольством, несмотря на жестковатую западную одежду пятистопного ямба, обладает голосом, не похожим ни на какой другой в викторианской поэзии, и философской чувствительностью, которую хотя и сравнивают с Эпикуром и Лукрецием, но новое и отличное. Целая культура, должно быть, вдруг оказалась в пределах досягаемости воображения первых слушателей поэмы.
Хотя изначально Рубайят был опубликован как анонимная брошюра, после того, как Россетти, Суинберн и другие открыли Рубайят, он быстро стал известен. Говорят, что его влияние на викторианскую Англию было не менее значительным, чем влияние книги Дарвина «Происхождение видов», опубликованной в том же 1859 году..
У каждого найдутся свои любимые строфы. Мой выбор — из пятого и последнего издания поэмы — начинается с одного из самых величественных, за которым следует менее знакомый эпизод, Гончар и его горшки, продолжительное повествование, которое буквально воплощает миф о сотворении мира и источает сильное чувство Фитца. — Юмор Омара и его почти волшебно-реалистичное воображение. Две заключительные строфы «Рубайата» завершают его. Я надеюсь, вам захочется прочитать или перечитать все стихотворение целиком и насладиться его домашней, но запоминающейся риторикой, его яркими образами, славно-тоскливыми вздохами, мерцающими шутками и острыми рациональными аргументами. А пока давайте поднимем бокалы за новый год, в котором дух перевода — дух блестящей беседы между Эдвардом Фитцджеральдом и Омаром Хайямом — правит общественными делами, особенно на Ближнем Востоке. «Ах, израсходуй по максимуму то, что мы еще можем потратить,/ Прежде чем мы тоже в Пыль сойдем;/ Пыль в Пыль, и под Пылью лежать,/ Без вина, без Песни, без Зингера и – без Конца!»
71
Движущийся палец пишет; и, написав,
Идет дальше: ни все ваше Благочестие, ни Ум
Не заманят его назад, чтобы отменить половину Строки,
Ни все ваши Слезы не смывают из нее Слово.
******
82
Как под прикрытием уходящего Дня
Ускользнул голодный Рамазан прочь
Снова в доме Гончара один
Я стоял, окруженный Глиняными Фигурами.
83
Формы всех видов и размеров, большие и малые,
Которые стояли вдоль пола и у стены;
И были некоторые болтливые Сосуды; а некоторые
, может быть, и слушали, но никогда не разговаривали.
84
Один из них сказал: «Конечно, не напрасно
Моя субстанция общей Земли была взята
И к этой Фигуре прилепили, чтобы сломать,
Или снова втоптать в бесформенную Землю».
85
Затем Второй сказал: «Никогда сварливый мальчик
не разбил бы Чашу, из которой он пил от радости;
И Тот, кто своей рукой Сосуд создал
, Во всяком случае, не после того, как Гнев уничтожит».
86
После минутной тишины заговорил
Какой-то сосуд более неуклюжей конструкции;
«Они насмехаются надо мной за то, что я наклонился наперекосяк:
Что! Дрожала тогда рука Поттера?»
87
Где кто-то из болтливого Лота –
Я думаю, что это суфийский пипец – раскаленный –
«Все это Горшок и Поттер – Скажи мне тогда,
Кто такой Гончар, скажи на милость, и кто Горшок?»
88
«Почему,» сказал другой, «Есть некоторые, которые говорят
О том, кто угрожает, он будет брошен в ад
Неудачные горшки, которые он испортил при изготовлении – Пиш!
Он хороший парень, и все будет хорошо. Сок,
Мне кажется, я мог бы выздороветь постепенно.»
*******
100
Ты, восходящая Луна, которая снова ищет нас —
Как часто после этого она будет расти и убывать;
Как часто после этого восходит взгляд для нас
Через этот самый Сад – и для одного напрасно!
101
И когда, как она, о Саки, ты пройдёшь
Среди Гостей, Рассеянных звёздами по Траве,
И в своём радостном поручении достигнешь места
Где Я Сотворил Единого – отпусти пустой Стакан!
Тамам [Конец].
Примечания: Рамазан – Рамадан.
Саки — горничная или слуга, разливающая вино.
Рецензия на книгу: Рубаи Омара Хайяма, перевод Эдварда Фицджеральда
Авил Бекфорд // 9 марта
10 Акции
- Фейсбук
- Пинтерест
- Твиттер
- Эл. адрес
- Буфер
- флипборд
- Более
Иллюстрированный рубаи Омара Хайяма: специальное издание
У большинства читателей есть хотя бы одна книга, которая оказала на них глубокое влияние; « Рубаи » Омара Хайяма была «книгой», которая оказала глубокое влияние на Ди Хока, отца кредитной карты и основателя Visa. Это книга, с которой он консультируется ежедневно.
Хок, как и многие опытные профессионалы, жадно читает, и все, что ему нужно, он нашел в Рубаи .
Rubaiyat — это стихотворение, написанное в 11 -м -м веке персидским поэтом Омаром Хайямом, который также был известным астрономом и математиком. Существует много переводов Рубаи, но этот был опубликован в 1859 году Эдвардом Фицджеральдом, английским писателем, поэтом и переводчиком.
В стихотворении такого типа, рубаи, каждая строфа состоит из четырех строк, где рифмуются первая, вторая и четвертая строки.
«XVI
Мужчины Мирской Надежды возлагают свои Сердца на
Превращает в пепел – или процветает и скоро
Как снег на пыльном лике пустыни
Посветил часок-другой — пропало»
В статье New York Times «C.E.O. Библиотеки открывают ключи к успеху», — цитируется высказывание г-на Хока о том, что рубаи «предупреждает об опасностях величия и нестабильности состояния».
Когда я впервые прочитал Иллюстрированный рубаи Омара Хайяма: Специальное издание, Я не видел, что говорил мистер Хок, и пришел к выводу, что его краткое изложение того, о чем стихотворение, основано на переводе, сильно отличающемся от того, который я читал.
Существует множество переводов, и некоторые из них ближе к исходному персидскому тексту, чем другие, а некоторые в два раза длиннее. Исследования показывают, что рубаи Омара Хайяма, переведенные Питером Эйвери и Джоном Хитом-Стаббсом, ближе к оригинальному персидскому тексту.
Но понимание поэтического языка никогда не было для меня сильной стороной, и я часто чувствую разочарование, когда понимаю, что поэт пытается передать. я нашел Рубайат Омара Хайяма в переводе Фитцджеральда оказался очень сложным, когда я впервые прочитал его.
После трехкратного прочтения зажегся свет, и я начал понимать, о чем говорит Ди Хок.
«XXIV
Ах, максимально использовать то, что мы можем потратить,
Прежде чем мы тоже в Пыль сойдем;
Пыль в Пыль, и под Пылью лежать,
Без Wine, без Song, без Singer и без End!
XCIII
Действительно, идолы, которых я так долго любил
Много ошиблись в этом Мире:
Утопили мою Славу в мелкой Чаше
И продал свою репутацию за бесценок.
Как и в большинстве стихов, образность сильна, и то, что я увидел в Рубаи Омара Хайяма, , было ловушками чрезмерности и поклонения «вещам». Сложность с английской версией стихотворения заключается в том, что оно переведено на древнеанглийский язык, поэтому, если вы с ним не знакомы, вам придется прочитать его несколько раз, чтобы понять.
Если цель чтения — углубить свои знания, то лучшие книги — это те, которые заставляют вас думать, и Рубайат Омара Хайяма поможет вам в этом. Я рекомендую Рубайат Омара Хайяма , потому что он выводит вас из вашего сознания и помещает в другое царство. Я прочитаю его еще несколько раз, чтобы увидеть, какие еще кусочки мудрости я могу почерпнуть из него.
- 12 Сообщений в блогах, которые люди читают на The Invisible Mentor (theinvisiblementor.com)
Иллюстрированный рубаи Омара ХайямаЖизнь, поэзия и философия Омара ХайямаРубайат Омара Хайяма
и
10 Акции
- Фейсбук
- Пинтерест
- Твиттер
- Эл. адрес
- Буфер
- флипборд
- Более
Об авторе Авил Бекфорд
Здравствуйте!
Я Авил Бекфорд, основатель The Invisible Mentor. Я также являюсь опубликованным автором, писателем, экспертом-интервьюером, ведущим подкаста The One Problem и MoreReads Success Blueprint, движения, помогающего участникам освоить востребованные навыки для будущей работы. Подпишитесь на MoreReads: План изменения мира сегодня!
А пока, пожалуйста, поддержите меня, купив мои электронные книги. Посетите мой магазин, и спасибо, что связались со мной по телефону LinkedIn , Facebook , Twitter и Pinterest !
Публикации | Клуб Омара Хайяма
Хажир Теймурян, Омар Хайям: поэт, бунтарь, астроном (Лондон, 15 ноября 2007 г.) ISBN: 9780750947152
Обзор (с amazon.co.uk)
Это вдохновляющее чтение автора просочилось в историю того времени. Его перевод «подлинных» четверостиший — самый трогательный и лучший из всех, что я когда-либо читал. Он понимает, что является подлинным Хайямом, и это он переводит. Его понимание времен Хайяма не имеет себе равных, и его знания позволяют ему различать 1859 г. сборник в Бодлиане (158 катренов) и пятьдесят семь, которые он, без сомнения, правильно приписывает рубайяту Хайяма. Если вы не слышали автора Хажира Теймуряна в программе BBC Today, где он комментирует международные отношения, то вы многое упустили. Но у вас есть эта книга, какая прелесть!!
Джеймс Уолмсли
Об авторе
Хажир Теймурян обладает уникальной квалификацией для представления этой работы. Хажир родился в курдских высокогорьях Ирана и приехал учиться в Англию. Получив образование в области классического персидского и арабского языков, он более 30 лет работал комментатором на английском языке на ряде западных телеканалов, посвященных международным отношениям и Ближнему Востоку. Его первой любовью всегда была литература, и он провел десятилетие, изучая жизнь Омара Хайяма.
Лен Грин из Австралии только что выпустил еще одну книгу с отрывками
из различных переводов стихов Хайяма, почти полностью
посвященных винным четверостишиям Омара и всему, что нужно для наслаждения хорошей бутылкой:
виноградная лоза, виноград, сок , шашка, саки, кубки и виночерпии,
чаши и бутыли, кувшины и кувшины, фляги и фляги, роза и тюльпан и
конечно ваш любимый человек.
Книга «Винные кубки и таверны – вкус к вину» вышла в свет до
сбор средств на благотворительные цели.
Доступен бесплатно по почте по цене 12 австралийских долларов в Австралии и 16 австралийских долларов по всему миру.
Оплата может быть произведена наличными, чеком или денежным переводом на адрес L. Green и отправлена по адресу:
C/O Robert Green PO Box 1151 Darlinghurst NSW 1300 Australia,
ИЛИ через PayPal: www.paypal.com.au. Выберите «платить деньги» и введите адрес электронной почты: l
[email protected]. Пожалуйста, напишите Лену Грину по тому же адресу, чтобы сообщить.
Лен Грин
36 Newcastle St,
Rose Bay, NSW 2029
Австралия
Телефон 02 9371 5829
Факс 02 9371 5830
______________________________________________
Отзывы (с amazon.com)
Это наиболее тонкое и взвешенное исследование неуловимого Омара Хайяма, с которым я когда-либо сталкивался. Аминразави признает проблемы, с которыми мы сталкиваемся при примирении личностей уважаемого математика и естествоиспытателя, пытливого философа и метафизика и скептического, антиномического поэта, и показывает, что полностью знаком с вовлеченными научными аргументами. Он отвергает те трактаты и двустишия, которые явно ложны, но, тем не менее, заключает, что Хайям, ученый и философ, действительно был автором знаменитых катренов — более буддийских или эпикурейских по своей сути, чем суфийских, — которые так сильно находили отклик у единомышленников в средневековой Персии, более поздний мир ислама и современный Запад. Хайям явно человек для всех возрастов, и Мехди Аминразави отлично справляется с тем, чтобы по-новому представить его нашему небезопасному постмодернистскому миру.
Джон Перри, Центр ближневосточных исследований Чикагского университета.
Англоязычная общественность теперь имеет доступ к обширному отчету доктора Аминразави о научной и философской деятельности Омара Хайяма и познакомится с мышлением этого уникального персидского интеллектуального деятеля. Хоссейн Зиаи, профессор исламоведения и иранистики Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе: «Это самая важная книга, изданная об Омаре Хайяме за последние несколько десятилетий. Впервые речь идет не только о поэзии Хайяма, но и о его философских и научных работах, не получивших должного отношения на Западе. Он также развенчивает мифы об Омаре Хайяме о том, что он был пьяницей-эпикурейцем или мистиком. Он представляет собой один из лучших и наиболее полных анализов его философии и представляет Хайяма как глубокого мыслителя с рационалистической философией, которая сегодня так же свежа, как и тогда, когда она была впервые провозглашена. Обсуждение влияния рубайят на ведущих западных поэтов и писателей, таких как Марк Твен, Т. С. Элиот, Эзра Паунд и другие, также очень впечатляет.
Фарханг Джаханпур, Оксфордский университет.
Об авторе
Мехди Аминразави — профессор философии и религии и содиректор Центра азиатских исследований в колледже Мэри Вашингтон в Вирджинии.
_______________________________________________________
Review (Из The Times, 23 марта 2009 г.)
Спустя 150 лет «Рубайат» Омара Хайяма по-прежнему имеет сверхъестественно современную мораль – наслаждайтесь, пока можете
Либби Пурвс
Может, и весенняя погода, но на этой неделе мне хочется поиграть, пока горит Рим. Или, по крайней мере, принять мягкий, пожимающий плечами эпикурейский подход к жизни, смерти, рецессии и мошенничеству с парламентскими пособиями. На следующей неделе исполняется 200 лет выдающемуся британцу, а в этом году исполняется 150 лет со дня выхода его самой известной книги.
Нет, не Чарльз Дарвин, не в этот раз. По прекрасному совпадению обе годовщины разделяет скромный парень по имени Эдвард Фицджеральд, родившийся через несколько недель после Дарвина в том же богатом социальном классе, но далеко в Саффолке. Он жил скромно, эксцентрично, погруженный в книги и скромно неуверенный в себе. Но в свои тридцать этот джентльмен-ученый решил выучить персидский и читать поэтов на их родном языке.
Друг-ученый прислал ему из Индии копию рукописи 15 века: 158 четырехстрочных стихов, приписываемых персидскому астроному и математику 11 века. Фицджеральд, ушибленный после распада своего недолгого брака (принято считать, что он был геем по наклонностям), ухватился за стихи и начал переводить, адаптировать, переупорядочивать и играть с ними, пока они не стали его собственными.
Таким образом, пока Дарвин находился в Даун-Хаусе в Кенте, готовясь опубликовать судьбоносную книгу «Происхождение видов», а поэт-лауреат Альфред Теннисон наносил последние штрихи на «Королевские идиллии», Фицджеральд застенчиво выпустил 250 экземпляров Рубаи Омара Хайяма, цена один шиллинг. Если вам за 50 и вы образованны, вы почти наверняка это знаете. Если нет, то вы слышали или использовали дюжину цитат из него, не зная:
«Кувшин вина, буханка хлеба, и Ты рядом поешь в пустыне…» «Ах, луна наслаждения моего…» «здесь, в этом обшарпанном караван-сарае…» «движущийся палец пишет, и написав , идем дальше…»
За этим последовала синусоида славы. Сначала он не продавался: остатки предлагались по пенни за штуку. Затем молодой ученый по имени Стоукс нашел один, показал его поэту Алджернону Чарльзу Суинберну (который считал его таким же прекрасным, как книга Екклесиаста), а затем Данте Габриэлю Россетти, Уильяму Моррису, Эдварду Бёрн-Джонсу и, в конце концов, Джону Раскину, который « никогда до сего дня не читал ничего столь славного».
На волне кудрявого прерафаэлитского ориентализма он прославился и к 1869 году достиг Америки. Одно из лучших и редчайших изданий лежит на морском дне, на Титанике; на востоке Соединенных Штатов существовала ранняя секта наркоманов, и ее цитировали в «самых одиноких и безлюдных местах высоких Скалистых гор». Томас Харди основал клуб Омара и на смертном одре ему прочитали строфу: 150 художников проиллюстрировали ее и более 100 композиторов положили ее на музыку, в частности, в оратории 1909 года сэра Грэнвилла Бантока для двух симфонических оркестров и двойного хора.
Кривая идет вверх почти столетие, затем плавно спадает. Мой отец, получивший образование в 1920-х годах в Файфшире, будил нас по утрам криком: «Пробудитесь, ибо утро в чаше ночи / бросило камень, который заставляет звезды летать».
Но его репутация померкла. Америка помнит об этом более публично, и сейчас в Остине, штат Техас, проходит важная выставка; но в Британии Фицджеральд — почти забытый поэт, не почитаемый в Вестминстерском аббатстве, а скромно заросший в безвестной саффолкской могиле.
Теперь он не останется забытым благодаря энергичной поддержке профессора Тони Бриггса из Бристольского университета, более известного своей ученостью в России. Профессор Бриггс бьет в барабан для «Рубайата» и меньших стихов и отредактировал прекрасное новое издание, которому я во многом обязан биографией, приведенной выше. Он призван спасти репутацию, погребенную упадком стихосложения, снобизмом по отношению к «простым» переводчикам и немодностью лирической, декоративной поэзии.
Однако, когда я перечитывал его, сегодняшние послания «Рубайят» вдруг кажутся глубокими и восхитительными. Фицджеральд — и через него старый Омар Перс — сплетают шелковистую нить кривого светского эпикуреизма, мирного, юмористического признания того, что жизнь коротка и ее нужно прожить, смерть воспринимается как неизбежная, а простые удовольствия принимаются осторожно; споры и беспокойства лучше всего заглушаются вином, песней и ароматом роз:
«Пробудитесь, мои малыши, и наполните чашу/Прежде чем высохнет Ликер жизни в ее чаше».
И рассвет, и сумерки прекрасны, мирские надежды тщетны, спасать себя для Рая — сомнительная тактика, а конфликты бессмысленны («О храбрая музыка далекого барабана»).
Он не знает, что ждет после смерти — вера Фицджеральда, как и вера Дарвина, пошатнулась, — но беспечно принимает, что мы — «маленькие Дети, спотыкающиеся во Тьме», и что лучше всего нам выпить еще, поглазеть на Луна нашего Восторга и хватит волноваться.
Он кратко играет с элегией: «Увы, что Весна должна исчезнуть вместе с Розой! / Что душистая Рукопись Молодости должна закрыться!» но он не капризный пессимист, как его современник А.Э.Хаусман, и, в отличие от Дарвина, он вполне доволен тем, что оставляет в покое тайны нашего происхождения: «Нерожденные завтра и мертвые вчера/Зачем беспокоиться о них, если сегодняшний день сладок?»
«Позор!» кричат ответственные мизерабилисты и седые мудрецы. Это кузнечиковое отношение к мгновенному удовлетворению, безусловно, привело нас туда, где мы сейчас — финансовый крах и пьянство.
Но они ошибаются. Rubayat не об избытке или жадности. Говорящий не пьян и не прожорлив; просто расслабляются, наслаждаются розой до того, как она увянет, и луной до того, как она угаснет (как те, кто, согласно Национальному фонду и Скаутам, в настоящее время реагирует на рецессию, проводя больше времени на открытом воздухе).
Джихад и крестовый поход, обвинение и битва и вопросы премьер-министра, загадка о том, откуда мы пришли и куда идем – все меркнет в тихом и лишь слегка пьяном наслаждении моментом. Поэт часто посещал «Доктора и святого» в юности, чтобы послушать их споры, но, заключает он, вышел той же дверью, в которую вышел, и ничего не изменилось: «Я пришел, как Вода, и, как Ветер, иду».
Профессор Бриггс делает всем нам одолжение, представляя нашим красным и усталым глазам Фицджеральда и это наследие древнего Ирана. Конечно, нам нужен прогресс, дарвинизм, споры, усилия, защитники окружающей среды, работа комитетов. Движущийся палец должен писать. Но это продолжается, что сделано, то сделано, и однажды мы все уйдем. Можем наслаждаться тем, что есть: книгой стихов, кувшином вина, буханкой хлеба, песнью в глуши: «Птице времени немного / Лететь — и вот! Птица летит».
Спасибо, профессор Бриггс. Нам нужно было вернуть Омара и Фитцджеральда. Они приветствуются.
Рубаи Омара Хайяма
Текст первого издания
Я.
ПРОБУДИТЕСЬ! на утро в чаше ночи Бросил камень, обращающий звезды в бегство: И Ло! Охотник Востока поймал Башня султана в петле света.
II.
Сон, когда левая рука рассвета была в небе Я услышал голос в таверне, крик, «Пробудитесь, мои малютки, и наполните чашу До того, как Ликер Жизни в своей Чаше высохнет».
III.
И, как петушиный экипаж, те, кто стоял перед Таверна закричала: «Тогда откройте Дверь. Ты знаешь, как мало времени осталось нам, И, однажды уйдя, может больше не вернуться».
IV.
Ныне Новый год возрождая старые Желания, Задумчивая Душа в Одиночестве удаляется, Где БЕЛАЯ РУКА МОИСЕЯ на ветке Тушит, а Иисус из-под земли выдыхает.
В.
Ирам действительно ушел со всей своей Розой, И Кубок Джамшида Сев'н-ринг'д, где никто не знает; Но все же виноградная лоза ее древний рубин дает, А еще дует Сад у воды.
VI.
И губы Давида закрыты; но в божественном Высокий кант Пелеви, с "Вино! Вино! Вино! Красное вино!» — кричит Соловей Розе Эта ее желтая щека до инкарнадина.
VII.
Приходи, наполняй Чашу, и в Огне Весны Розыгрыш «Зимняя одежда покаяния»: У Птицы Времени осталось совсем немного Летать — и вот! Птица на Крыле.
VIII.
И смотри - тысяча цветов с каждым днём Проснулся — и тысяча разбежалась по Глине: И этот первый летний месяц, который приносит розу Заберу Джамшида и Кайкобада.
IX.
Но пойдем со старым Хайямом и оставим Удел О Кайкобаде и Кайхосру забыли: Пусть Рустум ложится на него, как хочет, Или Хатим Тай кричит Ужин - не обращай на них внимания.
ИКС.
Со мной вдоль какой-то полосы травяного покрова Что просто отделяет пустыню от посеянного, Где мало известно имя Раба и Султана, И пожалей султана Махмуда на его троне.
XI.
Вот с буханкой хлеба под веткой, Фляга вина, книга стихов — и ты Рядом со мной, поющей в пустыне — И Пустыня - это Рай достаточно.
XII.
«Как сладки смертные Совранты!» — думают некоторые: Другие: «Как благословен грядущий рай!» Ах, возьмите наличные в руки и откажитесь от остальных; О, храбрая Музыка далекого Барабана!
XIII.
Взгляните на Розу, которая развевается вокруг нас — «Вот, Смеясь, — говорит она, — я в мир дую: Сразу же шелковая кисточка моего кошелька Слеза и ее Сокровища в Саду бросают».
XIV.
Люди Мирской Надежды возлагают свои Сердца на Превращает в пепел — или процветает; и анон, Как снег на пыльном лике пустыни Освещение маленькое Часик-другой — уже нет.
XV.
И те, кто хранил Золотое Зерно, И тех, кто швырнул его по ветрам, как дождь, Подобно никакой такой золотой Земле Как, зарывшись один раз, Мужчины хотят выкопать снова.
XVI.
Подумай, в этом обшарпанном караван-сарае Чьи Двери чередуются Ночью и Днем, Как султан за султаном с его пышностью Посидел часок-другой и пошел своей дорогой.
XVII.
Говорят, Лев и Ящерица хранят Дворы, где Джамшид славился и напивался: И Бахрам, этот великий Охотник — Дикий Осел Печати над его головой, и он крепко спит.
XVIII.
Иногда я думаю, что никогда не дует так красно Роза — место, где истекал кровью погребенный Цезарь; Что носит каждый Гиацинт в саду Упал на колени из какой-то когда-то прекрасной головы.
XIX.
И эта восхитительная трава, нежно-зеленая Окрыляет губу реки, на которую мы опираемся — Ах, обопритесь на него слегка! кто знает Из какой когда-то прекрасной Губы она вытекает незримо!
ХХ.
Ах! мой Возлюбленный, наполни чашу, которая очищает СЕГОДНЯ прошлых Сожалений и будущих Страхов- Завтра? Почему, завтра я могу быть Я с Yesterday's Sev'n Thousand Years.
XXI.
Вот! некоторые мы любили, самые прекрасные и лучшие Это Время и Судьба всего их винтажного престижа, Выпили их чашу за раунд или два до этого, И один за другим молча подползли к Отдыху.
XXII.
И мы, что теперь веселимся в Комнате Они ушли, а Лето одевается в нью Блум, Сами должны мы под кушеткой Земли Спускаемся сами, чтобы сделать ложе — для кого?
XXIII.
Ах, максимально используйте то, что мы еще можем потратить, Прежде чем мы тоже в Пыль Сойдем; Пыль в Пыль, и под Пылью лежать, Без Вина, без Сонга, без Зингера и — без Конца!
XXIV.
Так же для тех, кто к СЕГОДНЯ готовится, И те, что после ЗАВТРА смотрят, Муэдзин из Башни Тьмы плачет «Дураки! Ваша награда не здесь и не там».
ХХV.
Почему все святые и мудрецы, которые обсуждали Из двух миров так учено, тяготеют Как глупые пророки вперед; их слова для презрения Рассеяны, и их уста забиты пылью.
ХХVI.
О, пойдем со старым Хайямом и оставим Мудрого говорить; одно несомненно, что Жизнь летит; Одно несомненно, а остальное — ложь; Цветок, распустившийся однажды, умирает.
ХХVII.
Сам в молодости часто охотно Доктор и Святой, и услышал великий аргумент Об этом и о: но навсегда Вышел той же дверью, что и вошел.
ХХVIII.
С ними Семя Мудрости я посеял, И своими руками вырастил его: И это был весь Урожай, который я собрал — «Я пришел, как Вода, и уйду, как Ветер».
XXIX.
В эту Вселенную, и почему не зная, Ни откуда, как Вода волей-неволей течет: И из него, как Ветер по Пустоши, Не знаю куда, волей-неволей дует.
ХХХ.
Что, не спросив, куда поспешил сюда? И, не спрашивая, куда поспешил отсюда! Еще и еще кубок, чтобы утонуть Память об этой дерзости!
XXXI.
Вверх от центра Земли через седьмые врата Я встал и на Троне Сатурна сел, И много Узлов развязано Дорогой; Но не Узел Человеческой Смерти и Судьбы.
XXXII.
Была Дверь, от которой я не нашел Ключа: Была Завеса прошлого, которую я не мог видеть: Небольшой разговор обо мне и о тебе Казалось — и больше не было ни ТЕБЯ, ни МЕНЯ.
XXXIII.
Тогда к самому катящемуся Небу я закричал, Спрашивая: «Какой Лампе Судьба должна была направлять Ее маленькие дети, спотыкающиеся во тьме?» И — «Слепое понимание!» Хев'н ответил.
XXXIV.
Тогда в эту глиняную чашу я отложил Моя Губа секрет Колодца Жизни, чтобы узнать: И Губы к Губам прошептала: «Пока ты жив, Пей! Ведь однажды мертвый, ты уже никогда не вернешься».
XXXV.
Думаю Судно, что с беглецом Артикуляция ответила, когда-то жила, И веселиться; и холодная губа, которую я поцеловал Сколько поцелуев может потребоваться — и дать.
XXXVI.
Ибо на Рыночной площади, в сумерках дня, Я смотрел, как Поттер стучит по мокрой глине: И со всем своим стертым Языком Он пробормотал: «Осторожно, брат, осторожно, молись!»
ХХХVII.
Ах, наполни чашу: зачем повторять Как Время ускользает у нас из-под ног: Нерождённый ЗАВТРА и мёртвый ВЧЕРА, Зачем о них беспокоиться, если СЕГОДНЯ будет сладко!
XXXVIII.
One Moment in Annihilation's Wastes, Момент, из Источника Жизни вкусить — Звезды заходят, и Караван Начинается заря Ничто — О, поторопитесь!
XXXIX.
Как долго, как долго в бесконечной погоне Об этом и том стремлении и споре? Лучше веселись с плодоносным Виноградом Чем опечален ни один, или горький, Плод.
XL.
Вы знаете, Друзья мои, как давно в моем Доме Для нового брака я устроила попойку: Развелся старый бесплодный Разум с моей постели, И взял Дочь Лозы в Супруги.
XLI.
Для «ЕСТЬ» и «ЕСТЬ-НЕ», но с правилом и линией, И без "ВВЕРХ-ВНИЗ" я бы мог определить, Я все же всего лишь хотел знать, Никогда не увлекался ничем, кроме… Вина.
XLII.
И недавно, у двери таверны, разинутой, Пробрался сквозь сумерки в облике ангела, Несущий сосуд на плече; а также Он предложил мне попробовать его; и это было - Виноград!
XLIII.
Виноград, который может с абсолютной логикой Семьдесят две противоречивые секты опровергают: Тонкий алхимик, который в мгновение ока Свинцовый металл жизни превращается в золото.
XLIV.
Могущественный Махмуд, победоносный Господь, Что вся неверная и черная орда О страхах и печалях, наполняющих душу Разбрасывает и убивает своим зачарованным Мечом.
XLV.
Но пусть Мудрый спорит, а со мной Ссора Вселенной пусть будет: И, в каком-то углу дивана Хаббаба, Сделай игру из того, что так же важно для Тебя.
XLVI.
Для входа и выхода, сверху, около, снизу, Это не что иное, как Волшебное шоу теней, Играл в ящике, свеча которого - солнце, Вокруг которого мы Призрачные фигуры приходят и уходят.
XLVII.
И если Вино пьешь, Губы нажимаешь, Конец в Ничто, в котором все кончается - Да- Тогда представь, пока Ты есть, Ты лишь то, что Ты будешь — ничем — ты не будешь меньше.
XLVIII.
Пока Роза веет над рекой Бринк, Со старым напитком Khayyam the Ruby Vintage: И когда Ангел с его более темным проектом Тянет к тебе — возьми и не робей.
XLVIX.
'Это все шахматная доска ночей и дней Где играет Destiny with Men for Pieces: Туда и сюда движется, и спаривается, и убивает, И по одному обратно в Шкаф ложится.
Л.
Мяч без вопросов делает да и нет, Но вправо или влево, как ударит игрок, он пойдет; И Тот, кто бросил Тебя в Поле, Он знает обо всем — ОН знает — ОН знает!
ЛИ.
Движущийся палец пишет; и, написав, Идет дальше: ни все твое благочестие, ни ум Приманю его обратно, чтобы отменить половину строки, И все твои Слезы не смывают ни Слова.
ЛИИ.
И та перевернутая Чаша, которую мы называем Небом, Где мы ползаем, живем и умираем, Не поднимай руки к Нему за помощью — ибо Оно Катится бессильно, как ты или я.
ЛIII.
С первой глиной Земли Они замесили последний человек, И тогда Последний Урожай посеял Семя: Да, первое Утро Творения написало Что прочтет «Последняя заря расплаты».
ЛИВ.
Я говорю Тебе это — Когда, начиная с Цели, За плечами пылающего жеребенка Небесного Парвина и Муштари они бросили, В моем предопределенном заговоре пыли и души
LV.
Лоза наткнулась на волокно; о чем Он цепляется за мое Бытие — пусть суфий издевается; Из моего Основного металла может быть получен ключ, Это откроет Дверь, без которой он воет.
LVI.
И это я знаю: будь Един Истинный Свет, Зажги любовь, или гнев поглотит меня совсем, Один проблеск этого в таверне пойман Лучше, чем в Храме проиграли вчистую.
LVII.
О Ты, кто сделал с Питфоллом и с Джином Осаждали дорогу, по которой мне предстояло бродить, Ты не будешь с Предопределением вокруг Опутать меня и приписать мое падение греху?
LVIII.
О Ты, кто сотворил Человека из низменной Земли, И кто вместе с Эдемом изобрел Змея; За все грехи, с которыми лицо человека Почернел, Мужское Прощение дай — и возьми!
LIX.
Послушайте еще раз. Один вечер на закате О Рамазане, прежде чем взошла лучшая Луна, В той старой гончарной мастерской я стоял один С пластилином Население круглое рядами.
ЛХ.
И странно сказать, среди этого Земляного Участка Кто-то мог сформулировать, а кто-то нет: И вдруг еще один нетерпеливый закричал: "Кто такой Гончар, скажите на милость, а кто Горшок?"
LXI.
Потом другой сказал: "Не зря же Моя субстанция с общей Земли была взята, Тот, кто тонко придал мне форму Должен ли я снова вернуться на обычную Землю».
LXII.
Другой сказал: "Никогда не сварливый мальчик Разбил бы Чашу, из которой пил Радость; Сотворивший Сосуд в чистой Любви И Фэнси после уничтожения Rage!"
LXIII.
Никто не ответил на это; но после того, как Тишина заговорила Сосуд более неуклюжей марки: «Они насмехаются надо мной за то, что я наклоняюсь наперекосяк; Какая? Дрожала ли тогда Рука Поттера?"
LXIV.
Один сказал: «Люди угрюмого тапстера говорят, И обмажь его Лик Адским Дымом; Они говорят о каком-то строгом Испытании нас — Пиш! Он хороший парень, и все будет хорошо».
LXV.
Потом сказал другой с протяжным вздохом, «Моя глина с долгим забвением высохла: Но, наполни меня старым знакомым соком, Мне кажется, я мог бы выздороветь потихоньку!»
LXVI.
Итак, пока Сосуды один за другим говорили, Один разглядел маленький полумесяц, которого все искали: А потом они подтолкнули друг друга: «Брат! Брат! Послушайте, как скрипит узел на плече у носильщика!»
LXVII.
Ах, с виноградом моей увядающей жизни, И омой Мое Тело, где умерла жизнь, И в обмотке Виноградного Листа, Так что похороните меня в каком-нибудь милом Гарденсайде.
LXVIII.
Даже мой похороненный пепел такой ловушки Духи взметнутся в воздух, Как не правоверный проходя мимо Но будет настигнут врасплох.
LXIX.
Действительно, идолы, которых я так долго любил Сделал мой кредит в Men's Eye много неправильно: Утопил мою честь в мелкой чаше, И продал свою репутацию за песню.
LXX.
Действительно, действительно, Покаяние не раз Я поклялся, но был ли я трезв, когда поклялся? И вот пришла Весна, и Роза в руке Мое изношенное Покаяние разорвало на куски.
LXXI.
И так же, как Вино играло неверного, И украл у меня мое Почетное одеяние — ну, Я часто задаюсь вопросом, что покупают виноделы Половина столь же ценна, как Товары, которые они продают.
LXXII.
Увы, вместе с Розой исчезнет Весна! Душевный манускрипт этого юноши должен закрыться! Соловей, что в Ветках пел, Ах, откуда и куда снова полетела, кто знает!
LXXXIII.
Ах, Любовь! Могли бы мы с тобой с Судьбой сговориться Чтобы понять всю эту жалкую Схему Вещей, Не разобьем ли мы его вдребезги — и тогда Переформируйте его ближе к Желанию Сердца!
LXXIV.
Ах, Луна моего Восторга, которая не знает убыль, Луна Неба снова восходит: Как часто после этого вставать она будет смотреть Через этот самый Сад за мной — напрасно!
LXXV.
И когда Ты с сияющей Ногой пройдёшь Среди Гостей, Рассеянных звездами по Траве, И в Твоем радостном Поручении достигни Пятна Там, где я сделал один — откажись от пустого стакана!
ТАМАМ ШУД.
Текст пятого издания
Я.
ПРОСНУТЬСЯ! Для Солнца, которое разлетелось в полете Звезды перед ним с поля ночи, Вместе с ними гонит Ночь с Небес и поражает Султанская башня с лучом света.
II.
Пока не умер призрак Ложного утра, Мне почудилось, что Голос в Таверне воскликнул: «Когда весь Храм будет готов внутри, "Почему снаружи кивает сонный Прихожанин?"
III.
И, как петушиный экипаж, те, кто стоял перед Таверна закричала: «Открой дверь! «Ты знаешь, как мало времени нам осталось, И, однажды уйдя, может больше не вернуться».
IV.
Ныне Новый год возрождая старые Желания, Задумчивая Душа в Одиночестве удаляется, Где БЕЛАЯ РУКА МОИСЕЯ на ветке Тушит, а Иисус из-под земли выдыхает.
В.
Ирам действительно ушел со всей своей Розой, И Кубок Джамшида Сев'н-ринг'д, где никто не знает; Но все же рубин горит на лозе, И много дуновений в Саду у Воды.
VI.
И губы Дэвида сжаты; но в божественном Громкий Пехлеви с «Вино! Вино! Вино! «Красное вино!» — кричит Соловей Розе Эта желтоватая щека ее до инкарнадина.
VII.
Приди, наполни Чашу, и в огне Весны Твоя зимняя одежда покаяния: У Птицы Времени осталось совсем немного Вспорхнуть — и Птица на Крыле.
VIII.
Будь то в Найшапуре или Вавилоне, Будь то чаша со сладким или горьким течением, Вино Жизни продолжает капать за каплей, Листья Жизни продолжают падать один за другим.
IX.
Каждое утро приносит тысяча роз, вы говорите: Да, но куда уходит Вчерашняя Роза? И этот первый летний месяц, который приносит Розу Заберу Джамшида и Кайкобада.
ИКС.
Ну пусть берут! Что нам делать С Кайкобадом Великим или с Кайхосру? Пусть Зал и Рустум шумят, как хотят, Или Хатим зовет к Ужину — не слушай тебя.
XI.
Со мной по полосе Хербедж усыпан Что просто отделяет пустыню от посеянного, Где забыто имя Раба и Султана — И Мир Махмуду на его золотом Троне!
XII.
Книга стихов под веткой, Кувшин вина, буханка хлеба — и ты Рядом со мной, поющей в пустыне — О, Пустыня была в достаточном количестве Раем!
XIII.
Некоторые во славу этого мира; и немного Воздыхайте о грядущем Рае Пророка; Ах, возьми наличные и отпусти кредит, Не обращай внимания на грохот далекого барабана!
XIV.
Взгляните на дующую вокруг нас Розу — «Вот, Смеясь, — говорит она, — я вдыхаю в мир, Сразу же шелковая кисточка моего кошелька Слеза и ее Сокровища в Саду бросают».
XV.
И те, кто хранил золотое зерно, И тех, кто бросил его по ветру, как Дождь, Подобно никакой такой золотой Земле Как, зарывшись один раз, Мужчины хотят выкопать снова.
XVI.
Люди Мирской Надежды возлагают свои Сердца на Превращает в пепел — или процветает; и анон, Как снег на пыльном лике пустыни, Посветил немного часик-другой — пропало.
XVII.
Подумай, в этом обшарпанном караван-сарае Чьи Порталы чередуются Ночью и Днем, Как султан за султаном с его пышностью Пребыв свой сужденный Час, и пошел своей дорогой.
XVIII.
Говорят, Лев и Ящерица хранят Дворы, где славился и напивался Джамшид: И Бахрам, этот великий Охотник — Дикий Осел Печати над его головой, но не может разбудить его сон.
XIX.
Иногда я думаю, что никогда не дует так красно Роза — место, где истекал кровью погребенный Цезарь; Что носит каждый Гиацинт в саду Упал ей на колени из какой-то когда-то прекрасной головы.
ХХ.
И эта живительная трава, чья нежная зелень Оперяет Губу Реки, на которую мы опираемся — Ах, обопритесь на него слегка! кто знает Из какой когда-то прекрасной Губы она вытекает незримо!
XXI.
Ах, мой Возлюбленный, наполни чашу, которая очищает СЕГОДНЯ о прошлых сожалениях и будущих страхах: Завтра.
XXII.
Для тех, кого мы любили, самых красивых и лучших Что от его Винтажного катящегося Времени есть прест, Выпили их чашу за раунд или два до этого, И один за другим молча поползли отдыхать.
XXIII.
И мы, что теперь веселимся в Комнате Они ушли, и Лето в новом цвете расцвело, Сами должны мы под кушеткой Земли Спуститься — самим сделать Кровать — для кого?
XXIV.
Ах, максимально используйте то, что мы еще можем потратить, Прежде чем мы тоже в Пыль сойдем; Пыль в Пыль, и под Пылью лежать, Без Вина, без Сонга, без Зингера и — без Конца!
ХХV.
Так же для тех, кто к СЕГОДНЯ готовится, И те, что после какого-то ЗАВТРА смотрят, Муэдзин из Башни Тьмы плачет, «Дураки! Ваша награда не здесь и не там».
ХХVI.
Почему все святые и мудрецы, которые обсуждали Из двух миров так мудро — они тяготеют Как глупые пророки вперед; их слова для презрения Рассеяны, и их уста забиты пылью.
ХХVII.
Сам в молодости часто охотно Доктор и Святой, и услышал большой аргумент Об этом и о: но навсегда Вышел той же дверью, в которую вошел.
ХХVIII.
С ними я сеял семя Мудрости, И моей собственной рукой, чтобы она росла; И это был весь Урожай, который я собрал — «Я пришел, как Вода, и уйду, как Ветер».
XXIX.
В эту вселенную и почему не зная Ни Откуда, как Вода волей-неволей течет; И из него, как Ветер по Пустоши, Не знаю куда, волей-неволей дует.
ХХХ.
Что, не спрашивая, сюда поспешил Откуда? И, не спрашивая, Куда поспешил отсюда! О, много чаш этого запретного Вина Должен заглушить память об этой дерзости!
XXXI.
Вверх от центра Земли через Седьмые врата Я встал и на Троне Сатурна сел, И многие узлы развязались на дороге; Но не Главный узел Человеческой Судьбы.
XXXII.
Была Дверь, от которой я не нашел Ключа; Была Завеса, сквозь которую я мог не видеть: Небольшой разговор обо мне и ТЕБЕ Был — и больше не было ТЕБЯ и МЕНЯ.
XXXIII.
Земля не могла ответить; ни моря, которые скорбят В струящемся Пурпуре их Лорда Покинутого; Ни катящиеся Небеса со всеми явленными им Знаками И скрыт рукавом Ночи и Утра.
XXXIV.
Тогда ТЕБЯ ВО МНЕ кто работает позади Завеса, я поднял руки, чтобы найти Светильник среди Тьмы; и я слышал, Как извне — «Я ВНУТРИ ТЕБЯ СЛЕПОЙ!»
XXXV.
Затем к краю этой бедной глиняной урны Я наклонился, Секрет моей жизни, чтобы узнать: И Губы к Губам прошептала: «Пока ты жив, — Пей! Ведь, умерши, ты уже никогда не вернешься.
XXXVI.
Думаю Судно, что с беглецом Артикуляция ответила, когда-то жила, И пить; и Ах! пассивная губа, которую я целовал, Сколько поцелуев может потребоваться — и дать!
ХХХVII.
Потому что я помню, как остановился между прочим Смотреть, как Поттер стучит по мокрой глине: И своим всестертым Языком Он пробормотал: «Осторожно, брат, осторожно, молись!»
XXXVIII.
И нет такой истории из Старого Последовательные поколения Down Man катились Из такого комка насыщенной Земли Отлитый Создателем в человеческую форму?
XXXIX.
И ни капли, что из наших чашек мы бросаем Для Земли, чтобы пить, но может украсть внизу Чтобы погасить огонь Страдания в каком-то Оке Там спрятано — далеко внизу и давным-давно.
XL.
Как тогда тюльпан для ее утреннего ужина Небесного Винтажа из земли смотрит вверх, Вы искренне делаете то же самое, до небес На Землю перевернулась ты — как пустая чаша.
XLI.
Не смущайтесь больше ни с Человеческим, ни с Божественным, Завтрашний клубок на ветер уходит в отставку, И потерять пальцы в косах Стройный кипарис Министр Вина.
XLII.
И если Вино пьешь, Губы нажимаешь, Конец тем, чем Все начинается и чем кончается — Да; Подумай тогда, что ты СЕГОДНЯ, что ВЧЕРА Ты был — ЗАВТРА тебя не станет меньше.
XLIII.
Так что, когда этот ангел тьмы Пьет Наконец найду тебя на берегу реки, И, предлагая свою чашу, пригласить свою Душу Подойди к губам твоим, чтобы испить — ты не содрогнешься.
XLIV.
Почему, если Душа может отбросить Пыль в сторону, И голышом по небесному воздуху кататься, Не стыдно - не стыдно за него В этой глиняной туше калекой пребывать?
XLV.
'Это всего лишь палатка, где он отдыхает один день Султан в царство Смерти адрес; Султан встает, и темный Ферраш Наносит удар и готовит его для другого Гостя.
XLVI.
И не бойся, что Существование закроет твой Аккаунт и мой не должны знать больше ничего подобного; Вечная Саки из этой Чаши вылилась Миллионы таких пузырей, как мы, так и польются.
XLVII.
Когда мы с тобой за Завесой уйдем, О, но долго, долго будет существовать Мир, Кто из наших приходов и отъездов внемлет Как само Море должно прислушиваться к камню.
XLVIII.
Остановка момента — мгновенный вкус БЫТЬ из Колодца среди Пустоши — И вот! призрачный караван достиг НИЧТО, из чего оно возникло — О, поторопитесь!
XLIX.
Не могли бы вы блесну Бытия потратить О СЕКРЕТЕ — быстро об этом, друг! Возможно, Волос отделяет Ложь от Истины — И от чего, пожалуйста, может зависеть жизнь?
Л.
Волос, возможно, разделяет Ложь и Истину; Да; и единственный Алиф был подсказкой - Не могли бы вы найти его - в Сокровищницу, И, может быть, к МАСТЕРУ тоже;
ЛИ.
Чье тайное Присутствие в жилах Творения Бег в стиле Quicksilver ускользает от ваших болей; Принимая все формы от Мах до Махи и Они меняются и все погибают, а Он остается;
ЛИИ.
Момент угадан — затем обратно за Каньон Погружение во тьму вокруг драмы Что, ради забавы Вечности, Он Сам изобретает, осуществляет, смотрите.
ЛIII.
Но если напрасно, на упрямый пол Земли и до неоткрывающейся Двери Небес, Ты смотришь СЕГОДНЯ, а Ты есть Ты — как же тогда ЗАВТРА, когда Ты больше не будешь собой?
ЛИВ.
Не теряйте ни часа, ни в тщетной погоне О том и том стремлении и споре; Лучше быть веселым с плодотворным Виноградом Чем опечален ни один, или горький, Плод.
LV.
Знаете, друзья, с каким отважным кутежом Я заключил второй брак в своем доме; Развелся старый бесплодный Разум с моей постели, И взял Дочь Лозы в Супруги.
LVI.
Для «Есть» и «Есть-не», но с правилом и линией И "ВВЕРХ-И-ВНИЗ" по Логике я определяю, Из всего, что нужно понять, я никогда не увлекался ничем, кроме… Вина.
LVII.
Ах, судя по моим расчетам, люди говорят, Сократить Год до лучшего счета? Нет, «Это было только поразительно из календаря Нерождённый Завтра и мёртвый Вчера.
LVIII.
И недавно, у двери таверны, разинутой, Пришел сияющий в сумерках в форме ангела Несущий сосуд на плече; а также Он предложил мне попробовать его; и это было - Виноград!
LIX.
Виноград, который может с абсолютной логикой Семьдесят две противоречивые секты опровергают: Суверенный Алхимик, который в мгновение ока Свинцовый металл Жизни превращается в Золото;
ЛХ.
Могущественный Махмуд, дышащий Аллахом Господь, Что вся неверная и черная орда О страхах и печалях, наполняющих душу Разлетается перед ним своим вихревым мечом.
LXI.
Почему, будь этот сок ростом Бога, кто посмеет Похулить скрученный усик как ловушку? Благословение, мы должны использовать его, не так ли? А если Проклятье — зачем тогда, Кто его там наложил?
LXII.
Я должен отказаться от Бальзама Жизни, я должен, Напуганный некоторыми пост-расчетными таенами на доверии, Или соблазнившись Надеждой на какой-нибудь Прорицательный Напиток, Наполнить Чашу — когда рассыплется в Пыль!
LXIII.
Об угрозах ада и надеждах на рай! По крайней мере, в одном можно быть уверенным: Эта Жизнь летит; Одно несомненно, а остальное ложь; Цветок, распустившийся однажды, умирает.
LXIV.
Странно, не правда ли? из множества тех, кто Перед нами прошла дверь Тьмы, Никто не возвращается, чтобы рассказать нам о Дороге, Чтобы обнаружить, мы тоже должны путешествовать.
LXV.
Откровения благочестивых и ученых Кто восстал перед нами, и как сожжены пророки, Все, кроме историй, которые, проснувшись от сна Они рассказали своим товарищам и вернулись в Сон.
LXVI.
Я послал свою Душу через Невидимое, Какая-то буква той загробной жизни, чтобы написать: И мало-помалу моя Душа вернулась ко мне, И ответил: «Я Сам есть Небеса и Ад:»
LXVII.
Небеса, но Видение исполненного Желания, И Ад Тень от души в огне, Бросьте во Тьму, в которую Мы сами, Так поздно появился, так скоро истечет.
LXVIII.
Мы не что иное, как движущийся ряд Волшебных теневых форм, которые приходят и уходят Проведение раунда с залитым солнцем фонарем В полночь от Мастера шоу;
LXIX.
Но беспомощные части игры, в которую он играет На этой шахматной доске ночей и дней; Туда-сюда движется, и останавливает, и убивает, И по одному обратно в Шкаф ложится.
LXX.
Мяч, несомненно, делает да и нет, Но Туда или Туда, как ударит Игрок, он пойдет; И Тот, кто бросил тебя в Поле, Он знает обо всем — ОН знает — ОН знает!
LXXI.
Движущийся палец пишет; и, написав, Идет дальше: ни всего твоего благочестия, ни ума Приманю его обратно, чтобы отменить половину строки, Ни все твои Слезы смывают из этого Слово.
LXXII.
И эта перевернутая Чаша, которую называют Небом, Где мы ползаем, живем и умираем, Не поднимайте руки к Нему за помощью — ради Него Так же бессильно движется, как ты или я.
LXXXIII.
Из первой на Земле Глины Они месили Последний Человек, И там из Последнего Урожая посеяно Семя: И первое Утро Творения написало Что прочтет «Последняя заря расплаты».
LXXIV.
ВЧЕРА Безумие этого дня подготовилось; ЗАВТРА Молчание, Триумф или Отчаяние: Напиток! ибо не знаешь, откуда пришел и зачем: Напиток! ибо вы не знаете, зачем вы идете и куда.
LXXV.
Вот что я вам скажу — Когда, начав с Цели, Над пылающими плечами Жеребёнка Небесного Парвина и Муштари они бросили, В моем сужденном Участке Пыли и Души.
LXXVI.
Лоза попала в волокно: что насчет Он цепляется за мое Бытие — пусть дервиши издеваются; Из моего основного металла может быть подан ключ Это откроет Дверь, без которой он воет.
LXXVII.
И это я знаю: один ли Истинный Свет Зажги любовь, или гнев поглотит меня совсем, Одна вспышка в таверне поймана Лучше, чем в Храме проиграли вчистую.
LXXVIII.
Что! из бессмысленного Нечего провоцировать Сознательное Что-то, чтобы возмущаться ярмом Из неразрешенного удовольствия, под болью О вечных наказаниях, если сломался!
LXXXIX.
Что! от его беспомощного создания возместить Чистое золото за то, что он одолжил ему примеси — Подайте в суд на долг, который он никогда не заключал, И не может ответить — о, жалкая сделка!
LXXX.
О Ты, кто сделал ловушку и джин Осаждали дорогу, по которой мне предстояло бродить, Ты не будешь с раундом Predestined Evil Запутать, а затем приписать мое Падение Греху!
LXXXI.
О Ты, кто сотворил Человека из низменной Земли, И даже с Раем изобрести Змея: За все грехи, с которыми лицо человека Очернено — Мужское прощение дай — и возьми!
LXXXII.
Под прикрытием Дня отъезда Утащит голодного Рамазана, Еще раз в доме Поттера в одиночестве Я стоял, окруженный глиняными фигурами.
LXXXIII.
Формы всех видов и размеров, большие и малые, Что стояло вдоль пола и у стены; И некоторые болтливые Сосуды были; и немного Может быть, и слушал, но никогда не разговаривал.
LXXXIV.
Один из них сказал: «Не зря же Моя субстанция общей Земли была взята И чтобы эта Фигура лепилась, чтобы разориться, Или снова втоптаны в бесформенную Землю».
LXXXV.
Затем Секундант сказал: «Никогда не сварливый Мальчик Разбил бы Чашу, из которой пил от радости; И Тот, Кто рукой своей Сосуд сотворил Уж точно не будет после того, как Гнев уничтожит».
LXXXVI.
После минутной тишины заговорил Какой-то сосуд более неуклюжей конструкции; «Они насмехаются надо мной за то, что я наклонился наперекосяк: Какая! Дрожала ли тогда Рука Поттера?"
LXXXVII.
Где кто-то из болтливого Лота— Я думаю, что суфийский пипкин — раскалённый — «Все это о Поте и Поттере — расскажи мне тогда, Кто такой Гончар, скажите на милость, а кто Горшок?»
LXXXVIII.
"Почему," сказал другой, "Есть некоторые, которые рассказывают Того, кто угрожает, он бросит в ад Несчастливые горшки, которые он испортил при изготовлении — Пиш! Он хороший парень, и все будет хорошо».
LXXXIX.
«Ну, — пробормотал один, — пусть кто сделает или купит, Моя глина с долгим Обливионом высохла: Но наполни меня старым знакомым соком, Мне кажется, я мог бы выздороветь постепенно».
ХС.
Пока Сосуды говорили один за другим, Маленькая луна смотрела туда, куда все искали: А потом они подтолкнули друг друга: «Брат! Брат! Теперь о скрипящем узле на плечах Портера!»
XCI.
Ах, с Виноградом моя увядающая жизнь обеспечивает, И омой Тело, в котором умерла Жизнь, И положи меня, окутанный живым Листом, По какой-то довольно часто посещаемой Садовой стороне.
XCII.
Который когда-либо хоронил Пепел такой ловушкой Винтаж поднимется в воздух Как не правоверный проходя мимо Но будет настигнут врасплох.
XCIII.
Идолы, которых я так долго любил Сделал мою честь в этом Мире много неправильно: Утопил мою славу в неглубокой чаше, И продал свою репутацию за песню.
XCIV.
Действительно, действительно, Покаяние не раз Я поклялся, но был ли я трезв, когда поклялся? И вот пришла Весна, и Роза в руке Мое изношенное Покаяние разорвало на куски.
XCV.
И так же, как Вино играло неверного, И украл у меня мое почетное одеяние. Ну, Я часто задаюсь вопросом, что покупают виноделы Одна наполовину так же ценна, как вещи, которые они продают.
XCVI.
Ах, если бы Весна исчезла вместе с Розой! Душистая рукопись Юноши должна быть закрыта! Соловей, что в ветвях пел, Ах, откуда и куда снова полетела, кто знает!
XCVII.
Если бы Пустыня Фонтана уступила Один проблеск — пусть смутный, но все же явный, На что может прыгнуть потерявший сознание Путешественник, Как весны истоптанные травы поля!
XCVIII.
Было бы, но какой-нибудь крылатый ангел, пока не поздно Арестуйте еще развернутый Свиток Судьбы, И сделать суровый Регистратор иначе Enregister, или совсем уничтожить!
ХХIХ.
Ах, любовь! могли бы мы с Ним сговориться Чтобы понять всю эту жалкую Схему Вещей, Не разобьем ли мы его вдребезги — и тогда Переформируйте его ближе к Желанию Сердца!
С.
Восходящая Луна, которая снова ищет нас— Как часто после этого она будет прибывать и ослабевать; Как часто после этого вставая, ищите нас Через этот самый Сад — и напрасно!
КИ.
И когда, как она, о Саки, ты пройдешь Среди Гостей, Рассеянных звездами по траве, И в своем радостном поручении доберись до места Где я сотворил Одного — откажись от пустого Стакана!
ТАМАМ.
Омер Хайям: эрудит, покоривший мир своей мудростью
Исторический город Шелкового пути Нишапур, расположенный в восточной части Ирана, был важным политическим местом и процветающим центром искусства, ремесел, философии и торговли в средневековые времена. Но город до сих пор сохраняет свою славу благодаря учителю искусств и наук, которого он воспитал в прошлом: Омару Хайяму Нишапури, или Омару Хайяму, как его знает большинство жителей Запада
Внутри массивного сада находится белый мраморный памятник эрудиту XI века с надписями его стихов в виде ромбов. Это одна из главных туристических достопримечательностей города.
Иллюстрация Омара Хайяма Аделаиды Хэнском. (Викимедиа)30-летний Надер Моради — частый гость и экскурсовод, работающий неполный рабочий день. Он назвал Хайямский сад «вторым домом» для себя и других местных жителей, где они собираются, празднуют, скорбят, играют музыку или читают стихи9.0003
«Это похоже на духовное убежище», — сказал он агентству Анадолу (АА), вспоминая известное пророчество Хайяма о том, что он будет похоронен там, где «весенние цветы сбросят свои лепестки над его пылью».
«Хайям является неотъемлемой частью этого города, его истории, его духа и самой нашей идентичности», — сказал Моради, который живет всего в нескольких кварталах от сада, в котором также находятся мавзолеи персидского поэта-мистика Аттара Нишапури и Имамзаде Махрука, быть среди потомков мусульманского пророка Мухаммеда.
Садовый мавзолей, представляющий собой сплав современного и традиционного искусства, оживает по особым случаям, включая иранский Новый год или Новруз, а также день рождения Хайяма и годовщину его смерти.
Популярность в ИранеЗнаменитый перс, живший в конце 11-го и начале 12-го веков, снискал славу на родине и за ее пределами как гениальный математик, астроном и философ. Но на Западе его главной претензией на известность и славу были его стихи, благодаря английскому переводу его рубайята (сборника четверостиший).
Открытка, подготовленная М. В. Дурандхаром для «Рубайата Омара Хайяма».Новаторские работы Хайяма в области математики и астрономии, по словам выдающегося историка и социолога Абуи Мехризи Хормизи, вознесли его на возвышенное место среди его современников на Востоке и Западе.
«Хайям внес выдающийся вклад в алгебру и геометрию, создав основополагающие работы на его имя, такие как «Трактат о демонстрации проблем алгебры», — сказал Хормизи «АА».
Персидские математики, такие как Иса Махани в девятом веке и Мансур Хазини в 11 веке, ранее преобразовывали геометрические задачи в алгебраические уравнения, но Хайям открыл новые горизонты своим трактатом о кубических уравнениях.
«Он также был первым, кто дал концепцию четырехугольников Хайяма-Саккери, более чем за шесть столетий до того, как (священник и математик) Джованни Джироламо Саккери опубликовал ее в своей книге» в начале 1700-х годов, — сказал Хормизи.
«Рубайат Омара Хайяма», переведенный на английский язык Эдвардом Фицджеральдом. (Фото из архива Сабаха)Его гениальность не остановить. Хормизи добавил, что Хайям открыл то, что в Иране известно как треугольник Хайяма — переработанную модель треугольника французского математика Блеза Паскаля — и даже опубликовал работу по неевклидовой геометрии.
Его главным достижением как астронома было изобретение календаря Джалали по заказу сельджукского правителя Султана Малик-Шаха I, который оказался более точным, чем григорианский календарь, разработанный в конце 16 века.
«Большинство его идей, связанных с астрономией, сформировались во время его пребывания в Исфахане, столице сельджукских правителей того времени», — сказал Реза Вахеди, научный сотрудник Университета Шахида Бехешти в Тегеране, столице Ирана.
«В Исфахане Хайям возглавил группу астрономов в обсерватории, которая составила календарь Джалали и провела ключевые планетарные наблюдения, которые упоминаются в его книге «Астрономический справочник Хайяма».
Головокружительная слава за границейВ то время как «Западно-восточный диван» немецкого литературного гиганта Гёте, великий труд, соединяющий европейские и персидские традиции, был вдохновлен персидским поэтом Хафезом, английский поэт Эдвард Фицджеральд черпал вдохновение в Хайяме, когда переводил свои стихи на Английский в 1859 г..
Страница каллиграфической рукописи с тремя четверостишиями «Рубайят Омара Хайяма», переведенная на английский язык Эдвардом Фицджеральдом, написанная Уильямом Моррисом, иллюстрация Эдварда Бёрн-Джонса. (Викимедиа)Именно «Рубайат Омара Хайяма» Фицджеральда представил великого персидского «астронома-поэта» западному миру, что побудило викторианского поэта и критика Джона Раскина в 1863 году сказать, что он «никогда не читал ничего столь великолепного».0002 «Несмотря на медленную реакцию сначала, книга позже захватила воображение всех и каждого на Западе, дав возможность заглянуть в Хайяма-поэта», — сказал Вахеди, который считает себя «поклонником» Хайяма.
В последующие десятилетия, отметил он, литературные фан-клубы Хайяма возникли в крупных европейских городах, а его рубаи попали в Оксфордскую книгу цитат. и «жить на полную катушку», что, возможно, нравится западной аудитории, — сказал Кадир Хассан Асраар, исследователь персидской литературы. — Его поэзия на персидском языке оставалась непревзойденной на протяжении многих столетий».0003
Поэзия Хайяма также включает в себя элементы философии, с глубоким акцентом на таких чувствах, как надежда, тоска, страх, тревога и удовольствие, сказал Асраар.
Спустя почти 10 веков после его смерти жизнь и творчество Хайяма продолжают вызывать широкий резонанс. Одним из примеров является голливудский биографический фильм 1957 года режиссера Уильяма Дитерле, названный в честь поэта и рассказывающий историю его жизни.
«Жизнь и наследие Хайяма вдохновляют и вселяют надежду даже в эти мрачные времена», — сказал Моради. «Это то, за что он хотел бы, чтобы его помнили».
Рубаи Омара Хайяма (объяснение)
Знаменитая поэма Омара Хайяма «Рубайат Омара Хайяма» любима жителями Запада как гимн, восхваляющий чувственное наслаждение. На Востоке его четверостишия пользуются совсем иной репутацией: они известны как глубокая аллегория романа души с Богом. Однако и там знание основывается на том, кем и чем был Омар Хайям: мудрецом и мистиком. Что касается того, что на самом деле означают его четверостишия, то большинство из них так и осталось загадкой как на Востоке, так и на Западе.
Теперь, спустя более восьми столетий, Парамханса Йогананда, один из великих мистиков современности, мастер йоги и автор классической духовной автобиографии йога, объясняет тайну знаменитой поэмы Омара. Во введении Йогананды он написал:
. Я вдруг увидел, как рушатся стены его внешнего смысла. Взору предстала огромная внутренняя крепость золотых духовных сокровищ.
Эта книга содержит суть этого великого откровения. Недоступная в виде книги с момента ее первого написания более 60 лет назад «Рубайят» Омара Хайяма объяснила доступную, наконец, отредактированную одним из близких учеников Йогананды, автора бестселлеров по собственному праву, Свами Криянандой.
Парамханса Йоганнада был одним из самых известных духовных учителей двадцатого века. Его автобиография йога, опубликованная в 1946 году и напечатанная более чем на 20 языках, тронула сердца миллионов и была признана самой продаваемой автобиографией всех времен. Йогананда был первым настоящим мастером йоги, поселившимся на западе. Он жил в Америке с 1920 года до своей смерти в 1952 году. В первые годы он много путешествовал по Соединенным Штатам с лекционными турами, во время которых многие тысячи людей собирались, чтобы послушать мастера йоги из Индии. Он посвятил свою более позднюю жизнь обучению написанию и руководству расширяющейся всемирной работой. Сегодня сотни тысяч искателей по всему миру считают себя его учениками.
Свами Криянанда (Дж. Дональд Уолтер) был близким непосредственным учеником парамхансы йогананды с 1948 года. В 1950 году йоганада поручил ему отредактировать его объяснение Омара Хайяма Рубиаята, и его ученик потратил 44 года на подготовку. Криянанда является основателем Ананда-сангхи, всемирной организации, распространяющей учение йоганада. В 1968 году он основал духовное кооперативное сообщество, которое расширилось до восьми общин и ашрамов в США, Европе и Индии. Он написал более 90 книг и 400 произведений, написанных более 90 книг и 400 произведений вдохновляющей музыки. Он проживает в Индии.
Я читал лекцию по этой книге в Сиднее, Австралия, весной 1997 года в Теософском обществе. После моего выступления один человек поднял руку и сказал: «Я не вижу связи между этой строфой, — он назвал ее, — и ее объяснением, данным Йоганандой».
«Несколько раз в процессе редактирования, — ответил я, — я обнаруживал, что поначалу не было четкой корреляции между стихотворением и объяснением Йогананды. что это было глубоко».
В этот момент женщина в зале подняла руку, чтобы сказать: «Я из Ирана и умею читать на древнеперсидском языке. с переводом Эдварда Фитц-Джеральда может показаться неубедительным, то, что написал Йогананда, точно соответствует персидскому оригиналу».
Ее слова сильно подкрепили мое собственное растущее убеждение, когда я редактировал эту книгу, что Йогананда настроился на сознание Омара Хайяма, а не только на слова, и что он объяснил истинный, внутренний смысл этого великого стихотворения. Парамханса Йогананда не знал персидского. Благодаря своей удивительной глубине проницательности он позволил Омару Хайяму говорить через него напрямую.
Он сделал это снова, когда писал свои комментарии к Бхагавадгите. Как он сказал мне в 1950 году, теперь я знаю, почему мой великий гуру никогда не хотел, чтобы я читал другие интерпретации Гиты. Это было сделано для того, чтобы я не чувствовал, что должен разделять их мысли. Вместо этого я попросил самого бьясу [автора этого великого писания] написать эти комментарии через меня.
Мне стало ясно, что парамханса йогананда был способен проникнуть далеко за пределы слов священных писаний и распознать их истинный смысл. Сами слова, особенно когда они переведены, могут быть только абстракциями этого значения. Его объяснение никогда не основывалось на интеллектуальном, но всегда на глубоком космическом восприятии интуиции.
Кто не слышал этих строк? Подобно шекспировским «завтра», «завтра» и «завтра» они стали частью нашего языка, почти идиомами. Даже люди, которые никогда не слышали о рубаи Омара Хайяма, знакомы со многими строками из его стихотворения, как моряк, который, впервые побывав на спектакле «Гамлет», в изумлении воскликнул другу: «Слышал ли ты все эти банальности?»
Жители Запада верят и на самом деле стареют снова и снова, что рубаи — это любовная поэма, написанная в честь земных радостей. Это не так, как с трепетом ясно показывает парамаханса йоганада в этой книге. На всем Востоке Омара Хайяма признают мистиком, а его поэму воспринимают как глубокую духовную аллегорию, слишком глубокую для обычного понимания.
Даже как стихотворение о любви и прославление земных удовольствий, большая часть его не поддается пониманию. Как я написал в редакционном комментарии в конце одного из комментариев, это похоже на великую музыку: она мощно воздействует на нашу глубочайшую природу, даже когда ее смысл ускользает от нас. Это стихотворение о любви в смысле как человеческом, так и божественном, поскольку, когда раскрывается его внутренний смысл, йогананда показывает, насколько глубоко значимы четверостишия также и в их внешнем человеческом применении. Омарк Хайям был глубоким мистиком, а не гедонистом, но его мистицизм был при всем при этом тепло человеческим.
Я расскажу кое-что о нем и о его переводчике Эдварде Фиц Джеральде в следующем разделе. Однако сначала (поскольку мой читатель уже знает их историю) есть более насущные вопросы, касающиеся того, кто был парамханса йогандсой и почему этот комментарий? Ответить на второй вопрос я оставлю самому Игананде. Позвольте мне кратко отдать должное первому.
Пармаханса Йогананда был одним из величайших духовных светил двадцатого века. Его автобиография йога, впервые опубликованная в 19«46» вошла в число самых продаваемых автобиографий всех времен и по сей день. В Италии еще три года назад он был бестселлером номер один в категории документальной литературы. Для книги это настоящий рекорд.
Парамханса Йогананда был одним из величайших духовных светил двадцатого века. Его автобиография йога, впервые опубликованная в 1946 году, вошла в число самых продаваемых автобиографий всех времен и продолжает появляться в списках бестселлеров в разных странах. В Италии еще три года назад он был бестселлером номер один в категории документальной литературы. Для книги, которая издается уже почти пятый год, это настоящий рекорд.
Парамханса йогананда, писатель, поэт, лектор, духовный учитель, наставник и друг бесчисленных тысяч людей, родился в Индии в 1893 году. Его духовные учителя отправили его в Америку в 1920 году, и он остался жить в этой стране, читая лекции сотням тысяч людей по всей стране. на всю оставшуюся жизнь до своей кончины в 1952 году. Он основал известную и уважаемую организацию «Товарищество самореализации» со штаб-квартирой в Лос-Анджелесе, Калифорния. Сообщение, которое он передал, было несектантским и универсальным. Само название, которое он дал своей организации, должно было подчеркнуть универсальные принципы; организация создавалась не для того, чтобы стать новой сектой. Парамханса Йогананда был велик не столько в мирском смысле, сколько своим положением человека и святого.
Говорят, ни один человек не велик в глазах своего камердинера. К этому изречению Йогананда был выдающимся исключением. Те, кто держал его в высшей команде, были теми, кто знал его жизнь и постоянно удивлялся, замечая, что он не проявлял даже тех совершенно нормальных слабостей, которые можно ожидать найти в величайшем из людей. Если он не оправдывал моих ожиданий от него, как это иногда случалось, я всегда обнаруживал, что это потому, что он превзошел эти ожидания.
Его милосердное сострадание, непоколебимое спокойствие, любящая дружба со всеми, восхитительное чувство юмора и глубокое понимание человеческой натуры были такими, что постоянно поражали меня. В своей автобиографии, пути, описывающем, каково было жить с ним, я написал: Йогананда носил свою мудрость без малейшего притворства, как удобную старую куртку, которую носят годами. Опять же, в этой книге я написал, что в каком-то смысле я думаю, что его полное уважение к другим произвело на меня самое глубокое впечатление. Меня всегда поражало, что тот, чья мудрость и сила внушали столько благоговения другим, мог в то же время так смиренно и почтительно относиться ко всем.
Таков был человек, которому Судьба, как сказал бы Омар Хайям, дала задание объяснить рубаи, если работа Омара была подробно объяснена до того, как я не осознал этого. В любом случае Йогананда был идеальным человеком для этой работы. Его широкий кругозор, его глубоко чувствительная поэтическая натура, его острое чувство комедии, его недогматический взгляд на религию, все это в сочетании с абсолютной преданностью высшей Рут сделало его лучшим человеком, которого только можно вообразить, чтобы противостоять вызову разгадки вековой тайны, которой является Омар Хайям. Ибо в самом прямом смысле Йогананда разделял видение жизни Омара. Его созвучие с поэтом проявляется во всех этих комментариях.
В 1950 году Йогананда уговорил меня поработать над редактированием его писательских начинаний с помощью этой книги, которая впервые появилась в сериализованной форме в журнале «Внутренняя культура» за 1937–1944 годы. Он предварил свою просьбу заявлением, которое не могло не произвести на меня впечатление. Я спросил божественную мать, он сказал, имея в виду тот аспект Бога, которому он обычно молился, кого я должен взять с собой для этой работы, и появилось твое лицо. Еще дважды я молился, чтобы убедиться, и каждый раз твое лицо появлялось. Я сделал все возможное в то время. Однако мне было всего двадцать три года, и я был прискорбно неопытен в вопросах как литературных, так и духовных. Несомненно, Божественная Мать и йогананда, человек мудрости, которым он был, не могли не знать, что задача редактирования его слов тогда была совершенно за пределами моих возможностей, очевидно, здесь было задействовано другое время, хотя мой гуру сделал вид, что я должен был сделать это. работу как можно скорее. Я пришел к пониманию, что их сейчас означало сейчас в этой жизни, а не сейчас в 1950! На самом деле мой гуру заглядывал далеко в будущее, так как знал, что ему осталось немного лет на земле.
С 1950 года прошло сорок четыре года. Теперь, имея за плечами некоторый литературный опыт как автор более пятидесяти книг, и с этими прошедшими годами внутреннего роста в понимании, я думаю, что могу робко претендовать на мои способности, по крайней мере, на то, что я готов сейчас, насколько я буду готов. когда-либо быть
Читателю может показаться странным, что слова мудреца вообще требуют редактирования. Люди часто путают мудрость с интеллектуальным обучением или с удовольствием, которое некоторые глубокие мыслители получают от четко аргументированных объяснений. Однако истинная мудрость интуитивна; это стрела, летящая прямо в цель, в то время как интеллект тяжело дышит далеко позади. Примером такого прозрения было первое понимание Эйнштейном закона относительности, которое пришло к нему в мгновение ока. Ему пришлось проработать год, прежде чем он смог сшить рациональное одеяние для своего интуитивного восприятия, которое сделало бы его презентабельным для другого ученого.
Когда я размышляю о мужчинах и женщинах великой духовной мудрости, с которыми мне посчастливилось встретиться в жизни, мне приходит в голову, что все они говорили с более высоким, чем рациональное восприятие. Их манера самовыражения была лаконичной. Они редко объясняли свои идеи подробно. Как будто они хотели, чтобы их слушатели поднялись и встретились с ними на более высоком уровне познания.
Их мудрость была невербальной. Там, где большинство людей думают словами, истинные мудрецы большую часть времени вообще не думают: они воспринимают. Я не хочу сказать, что они неспособны к нормальному мышлению, даже к блестящему мышлению. На самом деле я обнаружил, что они гораздо яснее в этом отношении, чем большинство людей. Но медленные процессы рассуждения представляют для них скорее шаг от ясности в извилистый лабиринт плюсов и минусов.
Йогананда был мудрецом интуитивной мудрости, который из сострадания к людям с более медленным пониманием дисциплинировал свой ум, чтобы он принял трудный процесс здравого смысла и тащился по извилистым окольным путям обычного человеческого мышления. Однако его сознание парило более естественно в небесах божественного экстаза. Его предпочтительным способом самовыражения было легкое прикосновение к назначению, приглашение других встретиться с ним на его собственном уровне. Обычно именно нам, его ученикам, оставляли задачу расширения или объяснения истин, которые он излагал в сжатом виде в своих трудах.
Я изо всех сил старался на протяжении всей этой работы не менять ни одной мысли и никогда не вводить никаких собственных идей, хотя логический ход заставлял иногда создавать мостик от одной идеи к другой. Моя работа как редактора заключалась в том, чтобы облегчить поток идей автора. Иногда, работая над комментарием к той или иной строфе, мне приходила в голову идея, которая, как мне казалось, могла бы стать полезным дополнением к книге. В таких случаях я помещаю эту мысль в конец комментария под заголовком редакционный комментарий.
Я надеюсь, дорогой читатель, что вы разделите со мной энтузиазм, который я испытал по поводу этой работы сорок четыре года назад, когда впервые так безуспешно попытался отредактировать ее. Энтузиазм не покидал меня все эти годы. Я считаю, что эта работа является одной из величайших духовных книг, когда-либо написанных. И мои скромные усилия в качестве его редактора составляют для меня до сих пор самый важный труд в моей жизни.
Давным-давно в Индии я встретил седого персидского поэта, который сказал мне, что поэзия Персии часто имеет два значения: внутреннее и внешнее. Я помню огромное удовлетворение, которое я получил от его объяснения двойного значения нескольких персидских стихотворений.
Однажды, когда я был глубоко сосредоточен на страницах «Рубайата» Омара Хайяма, я вдруг увидел, как рушатся стены его внешнего смысла. Ло! огромные внутренние смыслы раскрылись перед моим взором, как золотая сокровищница.
Такие глубокие духовные трактаты по какому-то таинственному божественному закону не исчезают с лица земли даже после столетий забвения или непонимания. Так обстоит дело с Рубаи Омара Хайяма. Даже в Персии философия Омара не понята глубоко. Немногие или никто не проник в это до тех глубин, которые я попытался представить здесь. Благодаря духовной силе, присущей этому стихотворению, оно выдержало разрушительное воздействие времени, неверные толкования ученых-интеллектуалов и искажения многих переводчиков. Всегда первозданная в своей красоте, простоте и мудрости, она осталась нетронутой и неприятной святыней, к которой искатели истины всех вероисповеданий и неверующих могут обратиться за божественным утешением и пониманием.
В Персии Омар Хайям всегда был признан высокоразвитым мистиком и духовным учителем. Его рубаи почитались как вдохновленное суфийское писание. «Первым великим суфийским писателем был Омар Хайям», — пишет профессор Чарльз Ф. Хорн во введении к рубайяту, которое появляется в т. VIII из серии «Священные книги и ранняя литература Востока». только в вине и земных удовольствиях. Это типичная путаница, существующая в отношении всего предмета суфизма. Запад настаивал на том, чтобы судить Омара со своей собственной точки зрения. Но если мы хотим вообще понять Восток, мы должны попытаться увидеть, как его собственный народ смотрит на его деяния. Многих жителей Запада удивляет, когда им говорят, что в самой Персии нет никакого спора о стихах Омара и о духовной глубине их смысла. Его принимают просто как великого религиозного поэта.
«Что же тогда станет со всеми страстными восхвалениями [Омара] вина и любви?» — спрашивает профессор Хорн. «Это всего лишь хорошо зарекомендовавшие себя метафоры суфизма: вино — это радость духа, а любовь — это восторженная преданность Богу…
«Омар скорее скрывал, чем демонстрировал свои знания. То, что такой человек будет рассматриваться западным миром как праздный гуляка, абсурдно. Такая мудрость, соединенная с такой поверхностностью, противоречит сама себе».
Омар и другие суфийские поэты использовали популярные сравнения и изображали обычные радости жизни так, чтобы мирской человек мог сравнить мирские удовольствия с высшими радостями, испытываемыми в духовной жизни. Тому, кто пьет вино, чтобы на время забыть о невыносимых печалях и испытаниях своей жизни, Омар предлагает восхитительную альтернативу: нектар божественного экстаза, который ведет к божественному просветлению, тем самым навсегда стирая человеческое горе. Несомненно, Омар трудился над написанием стольких изысканных стихов только для того, чтобы «вдохновить» людей избегать печали, одурманивая их чувства алкоголем!
Дж. Б. Николя, чей французский перевод 464 рубаи (катренов) появился в 1867 году, через несколько лет после первого издания Эдварда Фитцджеральда, выступил против мнения Фицджеральда о том, что Омар был материалистом. Фитцджеральд ссылается на это противоречие во введении к своему второму изданию следующим образом:
Г-н Николя, чье издание напомнило мне о некоторых вещах и научило меня другим, считает Омара не материальным эпикурейцем, за которого я буквально принял его, а мистиком, осеняющим Божество фигурой вина, вина. -носитель и т. д., как и положено делать Хафизу; короче говоря, суфийский поэт, такой как Хафиз и остальные… Поскольку существует некоторое традиционное предположение и, конечно же, мнение некоторых ученых мужей в пользу того, что Омар был суфием — даже в некоторой степени святым — те, кому это нравится, может так интерпретировать его вино и виночерпий». Трудность Фитцджеральда заключалась в том, что, хотя некоторые строфы явно поддаются духовному толкованию, большинство других, по его мнению, бросало вызов любому, кроме материалистического толкования.0003
На самом деле Омар ясно заявляет, что вино символизирует опьянение божественной любовью и радостью. Многие его строфы настолько чисто духовны, что из них едва ли можно извлечь какой-либо материальный смысл, как, например, в четверостишиях «Сорок», «Сорок четыре», «Пятьдесят» и «Шестьдесят шесть». Внутренний смысл многих других строф разглядеть труднее, но тем не менее он есть и ясно раскрывается в свете внутреннего видения.
С помощью специалиста по персидскому языку я перевел оригинальный рубаи на английский язык. Но я обнаружил, что, хотя они были переведены буквально, им не хватало пламенного духа оригинала Омара. После того, как я сравнил этот перевод с переводом Фитцджеральда, я понял, что Фицджеральд был вдохновлен божественным вдохновением, чтобы точно передать на великолепном музыкальном английском языке душу произведений Омара.
Поэтому я решил интерпретировать внутренний скрытый смысл стихов Омара из перевода Фитца Джеральда, а не из своего собственного или любого другого, что я читал.
Фитц Джеральд подготовил пять различных изданий Рубайта. Для моего объяснения я выбрал первое, поскольку первое выражение человека является спонтанным естественным, и он наиболее близок к истинному вдохновению души, часто является самым глубоким и чистым.
Когда я работал над духовным объяснением рубайата, я обнаружил, что оно ведет меня в бесконечный лабиринт истины, пока я не потерялся в изумлении. Завуалированность метафизической и практической философии Омара в этих стихах напоминает мне об откровении Св. Иоанна Богослова, действительно, Рубайат можно справедливо назвать откровением Омара Хайяма.
| Предисловие редактора ко второму изданию | IX | |
| Предисловие редактора | XI | |
| Омар Хайям и Эдвард Фицджеральд | XVII | |
| Введение Парамхансы Йогананды | ХХ | |
| Станца | ||
| Один | Бодрствующий! На утро в чаше ночи | 2 |
| Два | Сон, когда левая рука рассвета была в небе | 6 |
| Три | И как петух экипаж | 10 |
| Четыре | Теперь новый год возрождает старые желания | 16 |
| Пять | Ирам действительно ушел со всей своей розой | 20 |
| Шесть | И губы Дэвида закрыты | 24 |
| Семь | Приходи, наполняй чашу и в огонь весны | 28 |
| Восемь | И посмотри тысячу цветов с днем | 32 |
| Девять | Но пойдем со старым Хайямом и оставим участок | 36 |
| Десять | Со мной вдоль какой-то полосы травы усыпанной | 42 |
| Одиннадцать | Вот с буханкой хлеба под веткой | 48 |
| Двенадцать | как сладкий это смертный savranty | 54 |
| Тринадцать | Посмотрите на розу, которая развевается вокруг нас | 58 |
| Четырнадцать | Люди мирской надежды возлагают свои надежды на | 64 |
| Пятнадцать | И те, кто хранил золотое зерно | 70 |
| Шестнадцать | Думай в этом тесте караван-сарай | 74 |
| Семнадцать | Говорят, лев и ящерица хранят | 78 |
| Восемнадцать | Я иногда думаю, что никогда не ниже так красный | 82 |
| Девятнадцать | И эти восхитительные травы, чья нежная зелень | 86 |
| Двадцать | Ах, мой любимый, наполни чашу | 90 |
| Двадцать один | Ло! Некоторые мы любили самые прекрасные и лучшие | 94 |
| Двадцать два | И мы, что теперь веселимся в комнате | 98 |
| Двадцать три | Ах, максимально использовать то, что мы еще можем потратить | 102 |
| Двадцать четыре | Алайк для тех, кто на сегодня готовит | 106 |
| Двадцать пять | Почему все святые и мудрецы | 110 |
| Двадцать шесть | О, приди со старым Хайямом и оставь мудрого | 114 |
| Двадцать семь | Сам в молодости охотно посещал | 118 |
| Двадцать восемь | С ними семя мудрости я посеял | 122 |
| Двадцать девять | В эту вселенную и почему не зная | 126 |
| Тридцать | Что не спросив сюда поспешил откуда? | 130 |
| тридцать один | Вверх от центра через седьмые ворота | 134 |
| тридцать два | Там была дверь, от которой я не нашел ключа | 148 |
| тридцать три | К самому катящемуся небу я плакал | 152 |
| тридцать четыре | Тогда к этой глиняной чаше я отложил | 156 |
| тридцать пять | Я думаю, что судно, которое с беглой артикуляцией ответило | 162 |
| тридцать шесть | Ибо на рыночной площади в сумерках дня 91 278 | 168 |
| Тридцать семь | Ах, наполни чашу: что толку повторять | 172 |
| Тридцать восемь | Один момент в аннигиляционных отходах | 176 |
| тридцать девять | Как долго, как долго в бесконечной погоне | 182 |
| Сорок | Ты знаешь мой друг, как давно в моем доме | 186 |
| Сорок один | Ибо есть и нет, хотя с правилом и строкой | 190 |
| Сорок два | А недавно у таверны дверь разинула | 194 |
| Сорок три | Виноград, который может с абсолютной логикой | 198 |
| Сорок четыре | Могучий Махмуд победоносный владыка | 202 |
| Сорок пять | Но оставьте мудрых спорить и со мной | 206 |
| Сорок Шесть | Это не что иное, как волшебное шоу теней | 210 |
| Сорок семь | И если ты пьешь вино, губу ты нажимаешь | 216 |
| Сорок восемь | Пока роза веет над берегом реки | 220 |
| Сорок девять | Это все шахматная доска ночей и дней | 224 |
| Пятьдесят | Мяч без вопросов, из Да или Нет | 230 |
| Пятьдесят один | Движущийся палец пишет: и написав | 236 |
| Пятьдесят два | И эту перевернутую чашу мы называем небом | 242 |
| пятьдесят три | С землей сначала глину месил последний человек | 246 |
| Пятьдесят четыре | Я говорю тебе это, когда констатирую с цели | .