Читать онлайн «Рубаи о жизни и любви», Омар Хайям – Литрес
© ООО «Издательство АСТ», 2017
* * *
Без хмеля и улыбок – что за жизнь?
Без сладких звуков флейты – что за жизнь?
Все, что на солнце видишь, – стоит мало.
Но на пиру в огнях светла и жизнь!
* * *
Один припев у Мудрости моей:
«Жизнь коротка, – так дай же волю ей!
Умно бывает подстригать деревья,
Но обкорнать себя – куда глупей!»
* * *
Живи, безумец!.. Трать, пока богат!
Ведь ты же сам – не драгоценный клад.
И не мечтай – не сговорятся воры
Тебя из гроба вытащить назад!
* * *
Ты обойден наградой? Позабудь.
Дни вереницей мчатся? Позабудь.
Небрежен Ветер: в вечной Книге Жизни
Мог и не той страницей шевельнуть…
* * *
Что там, за ветхой занавеской Тьмы
В гаданиях запутались умы.
Когда же с треском рухнет занавеска,
Увидим все, как ошибались мы.
* * *
Мир я сравнил бы с шахматной доской:
То день, то ночь… А пешки? – мы с тобой.
Подвигают, притиснут – и побили.
И в темный ящик сунут на покой.
* * *
Мир с пегой клячей можно бы сравнить,
А этот всадник, – кем он может быть?
«Ни в день, ни в ночь, – он ни во что не верит!» —
А где же силы он берет, чтоб жить?
* * *
Умчалась Юность – беглая весна —
К подземным царствам в ореоле сна,
Как чудо-птица, с ласковым коварством,
Вилась, сияла здесь – и не видна…
* * *
Мечтанья прах! Им места в мире нет.
А если б даже сбылся юный бред?
Что, если б выпал снег в пустыне знойной?
Час или два лучей – и снега нет!
* * *
«Мир громоздит такие горы зол!
Их вечный гнет над сердцем так тяжел!»
Но если б ты разрыл их! Сколько чудных,
Сияющих алмазов ты б нашел!
* * *
Проходит жизнь – летучий караван.
Привал недолог… Полон ли стакан?
Красавица, ко мне! Опустит полог
Над сонным счастьем дремлющий туман.
* * *
В одном соблазне юном – чувствуй все!
В одном напеве струнном – слушай все!
Не уходи в темнеющие дали:
Живи в короткой яркой полосе.
* * *
Добро и зло враждуют: мир в огне.
А что же небо? Небо – в стороне.
Проклятия и яростные гимны
Не долетают к синей вышине.
* * *
На блестку дней, зажатую в руке,
Не купишь Тайны где-то вдалеке.
А тут – и ложь на волосок от Правды,
И жизнь твоя – сама на волоске.
* * *
Мгновеньями Он виден, чаще скрыт.
За нашей жизнью пристально следит.
Бог нашей драмой коротает вечность!
Сам сочиняет, ставит и глядит.
* * *
Хотя стройнее тополя мой стан,
Хотя и щеки – огненный тюльпан,
Но для чего художник своенравный
Ввел тень мою в свой пестрый балаган?
* * *
Подвижники изнемогли от дум.
А тайны те же сушат мудрый ум.
Нам, неучам, – сок винограда свежий,
А им, великим, – высохший изюм!
* * *
Что мне блаженства райские – «потом»?
Прошу сейчас, наличными, вином…
В кредит – не верю! И на что мне Слава:
Под самым ухом – барабанный гром?!
* * *
Вино не только друг.
Вино – мудрец:
С ним разнотолкам, ересям – конец!
Вино – алхимик: превращает разом
В пыль золотую жизненный свинец.
* * *
Как перед светлым, царственным вождем,
Как перед алым, огненным мечом —
Теней и страхов черная зараза —
Орда врагов, бежит перед вином!
* * *
Вина! – Другого я и не прошу.
Любви! – Другого я и не прошу.
«А небеса дадут тебе прощенье?»
Не предлагают, – я и не прошу.
* * *
Ты опьянел – и радуйся, Хайям!
Ты победил – и радуйся. Хайям!
Придет Ничто – прикончит эти бредни…
Еще ты жив – и радуйся, Хайям.
* * *
В словах Корана многое умно,
Но учит той же мудрости вино.
На каждом кубке – жизненная пропись:
«Прильни устами – и увидишь дно!»
* * *
Я у вина – что ива у ручья:
Поит мой корень пенная струя.
Так Бог судил! О чем-нибудь он думал?
И брось я пить, – его подвел бы я!
* * *
Блеск диадемы, шелковый тюрбан,
Я все отдам, – и власть твою, султан,
Отдам святошу с четками в придачу
За звуки флейты и… еще стакан!
* * *
В учености – ни смысла, ни границ.
Откроет больше тайный взмах ресниц.
Пей! Книга Жизни кончится печально.
Укрась вином мелькание границ!
* * *
Все царства мира – за стакан вина!
Всю мудрость книг – за остроту вина!
Все почести – за блеск и бархат винный!
Всю музыку – за бульканье вина!
* * *
Прах мудрецов – уныл, мой юный друг.
Развеяна их жизнь, мой юный друг.
«Но нам звучат их гордые уроки!»
А это ветер слов, мой юный друг.
* * *
Все ароматы жадно я вдыхал,
Пил все лучи. А женщин всех желал.
Что жизнь? – Ручей земной блеснул на солнце
И где-то в черной трещине пропал.
* * *
Для раненой любви вина готовь!
Мускатного и алого, как кровь.
Залей пожар, бессонный, затаенный,
И в струнный шелк запутай душу вновь.
* * *
В том не любовь, кто буйством не томим,
В том хворостинок отсырелых дым.
Любовь – костер, пылающий, бессонный…
Влюбленный ранен. Он – неисцелим!
* * *
До щек ее добраться – нежных роз?
Сначала в сердце тысячи заноз!
Так гребень: в зубья мелкие изрежут,
Чтоб слаще плавал в роскоши волос!
* * *
Пока хоть искры ветер не унес, —
Воспламеняй ее весельем лоз!
Пока хоть тень осталась прежней силы, —
Распутывай узлы душистых кос!
* * *
Ты – воин с сетью: уловляй сердца!
Кувшин вина – и в тень у деревца.
Ручей поет: «Умрешь и станешь глиной.
Дан ненадолго лунный блеск лица».
* * *
«Не пей, Хайям!» Ну, как им объяснить,
Что в темноте я не согласен жить!
А блеск вина и взор лукавый милой —
Вот два блестящих повода, чтоб пить!
* * *
Мне говорят: «Хайям, не пей вина!»
А как же быть? Лишь пьяному слышна
Речь гиацинта нежная тюльпану,
Которой мне не говорит она!
* * *
Развеселись!.. В плен не поймать ручья?
Зато ласкает беглая струя!
Нет в женщинах и в жизни постоянства?
Зато бывает очередь твоя!
* * *
Любовь вначале – ласкова всегда.
В воспоминаньях – ласкова всегда.
А любишь – боль! И с жадностью друг друга
Терзаем мы и мучаем – всегда.
* * *
Шиповник алый нежен? Ты – нежней.
Китайский идол пышен? Ты – пышней.
Слаб шахматный король пред королевой?
Но я, глупец, перед тобой слабей!
* * *
Любви несем мы жизнь – последний дар?
Над сердцем близко занесен удар.
Но и за миг до гибели – дай губы,
О, сладостная чаша нежных чар!
* * *
«Наш мир – аллея молодая роз,
Хор соловьев и болтовня стрекоз».
А осенью? «Безмолвие и звезды,
И мрак твоих распушенных волос…»
* * *
«Стихий – четыре. Чувств как будто пять,
И сто загадок». Стоит ли считать?
Сыграй на лютне, – говор лютни сладок:
В нем ветер жизни – мастер опьянять…
* * *
В небесном кубке – хмель воздушных роз.
Разбей стекло тщеславно-мелких грез!
К чему тревоги, почести, мечтанья?
Звон тихий струн… и нежный шелк волос…
* * *
Не ты один несчастлив. Не гневи
Упорством Неба. Силы обнови
На молодой груди, упруго нежной…
Найдешь восторг. И не ищи любви.
* * *
Я снова молод. Алое вино,
Дай радости душе! А заодно
Дай горечи и терпкой, и душистой. .
Жизнь – горькое и пьяное вино!
* * *
Сегодня оргия, – c моей женой,
Бесплодной дочкой Мудрости пустой,
Я развожусь! Друзья, и я в восторге,
И я женюсь на дочке лоз простой…
* * *
Не видели Венера и Луна
Земного блеска сладостней вина.
Продать вино? Хоть золото и веско, —
Ошибка бедных продавцов ясна.
* * *
Рубин огромный солнца засиял
В моем вине: заря! Возьми сандал:
Один кусок – певучей лютней сделай,
Другой – зажги, чтоб мир благоухал.
* * *
«Слаб человек – судьбы неверный раб,
Изобличенный я бесстыдный раб!»
Особенно в любви. Я сам, я первый
Всегда неверен и ко многим слаб.
* * *
Сковал нам руки темный обруч дней —
Дней без вина, без помыслов о ней…
Скупое время и за них взимает
Всю цену полных, настоящих дней!
* * *
На тайну жизни – где б хотя намек?
В ночных скитаньях – где хоть огонек?
Под колесом, в неугасимой пытке
Сгорают души. Где же хоть дымок?
* * *
Как мир хорош, как свеж огонь денниц!
И нет Творца, пред кем упасть бы ниц.
Но розы льнут, восторгом манят губы…
Не трогай лютни: будем слушать птиц.
* * *
Пируй! Опять настроишься на лад.
Что забегать вперед или назад! —
На празднике свободы тесен разум:
Он – наш тюремный будничный халат.
* * *
Пустое счастье – выскочка, не друг!
Вот с молодым вином – я старый друг!
Люблю погладить благородный кубок:
В нем кровь кипит. В нем чувствуется друг.
* * *
Жил пьяница. Вина кувшинов семь
В него влезало. Так казалось всем.
И сам он был – пустой кувшин из глины…
На днях разбился… Вдребезги! Совсем!
* * *
Дни – волны рек в минутном серебре,
Песка пустыни в тающей игре.
Живи Сегодня. А Вчера и Завтра
Не так нужны в земном календаре.
* * *
Как жутко звездной ночью! Сам не свой.
Дрожишь, затерян в бездне мировой.
А звезды в буйном головокруженье
Несутся мимо, в вечность, по кривой…
* * *
Осенний дождь посеял капли в сад.
Взошли цветы. Пестреют и горят.
Но в чашу лилий брызни алым хмелем —
Как синий дым магнолий аромат…
* * *
Я стар.
Любовь моя к тебе – дурман.
С утра вином из фиников я пьян.
Где роза дней? Ощипана жестоко.
Унижен я любовью, жизнью пьян!
* * *
Что жизнь? Базар… Там друга не ищи.
Что жизнь? Ушиб… Лекарства не ищи.
Сам не меняйся. Людям улыбайся.
Но у людей улыбок – не ищи.
* * *
Из горлышка кувшина на столе
Льет кровь вина. И все в ее тепле:
Правдивость, ласка, преданная дружба —
Единственная дружба на земле!
* * *
Друзей поменьше! Сам день ото дня
Туши пустые искорки огня.
А руку жмешь, – всегда подумай молча:
«Ох, замахнутся ею на меня!..»
* * *
«В честь солнца – кубок, алый наш тюльпан!
В честь алых губ – и он любовью пьян!»
Пируй, веселый! Жизнь – кулак тяжелый:
Всех опрокинет замертво в туман.
* * *
Смеялась роза: «Милый ветерок
Сорвал мой шелк, раскрыл мой кошелек,
И всю казну тычинок золотую,
Смотрите, – вольно кинул на песок».
* * *
Гнев розы: «Как, меня – царицу роз —
Возьмет торгаш и жар душистых слез
Из сердца выжжет злою болью?!» Тайна!..
Пой, соловей! «День смеха – годы слез».
* * *
Завел я грядку Мудрости в саду.
Ее лелеял, поливал – и жду…
Подходит жатва, а из грядки голос:
«Дождем пришла и ветерком уйду».
* * *
Я спрашиваю: «Чем я обладал?
Что впереди?.. Метался, бушевал…
А станешь прахом, и промолвят люди:
«Пожар короткий где-то отпылал».
* * *
Что песня, кубки, ласки без тепла? —
Игрушки, мусор детского угла.
А что молитвы, подвиги и жертвы?
Сожженная и дряхлая зола.
* * *
Ночь. Ночь кругом. Изрой ее, взволнуй!
Тюрьма!.. Все он, ваш первый поцелуй,
Адам и Ева: дал нам жизнь и горечь,
Злой это был и хищный поцелуй.
* * *
Как надрывался на заре петух!
Он видел ясно: звезд огонь потух.
И ночь, как жизнь твоя, прошла напрасно.
А ты проспал. И знать не знаешь – глух.
* * *
Сказала рыба: «Скоро ль поплывем?
В арыке жутко – тесный водоем».
– Вот как зажарят нас, – сказала утка, —
Так все равно: хоть море будь кругом!»
* * *
«Из края в край мы к смерти держим путь.
Из края смерти нам не повернуть».
Смотри же: в здешнем караван-сарае
Своей любви случайно не забудь!
* * *
«Я побывал на самом дне глубин.
Взлетал к Сатурну. Нет таких кручин,
Таких сетей, чтоб я не мог распутать…»
Есть! Темный узел смерти. Он один!
* * *
«Предстанет Смерть и скосит наяву,
Безмолвных дней увядшую траву…»
Кувшин из праха моего слепите:
Я освежусь вином – и оживу.
* * *
Гончар. Кругом в базарный день шумят…
Он топчет глину, целый день подряд.
А та угасшим голосом лепечет:
«Брат, пожалей, опомнись – ты мой брат!..»
* * *
Сосуд из глины влагой разволнуй:
Услышишь лепет губ, не только струй.
Чей это прах? Целую край – и вздрогнул:
Почудилось – мне отдан поцелуй.
* * *
Нет гончара. Один я в мастерской.
Две тысячи кувшинов предо мной.
И шепчутся: «Предстанем незнакомцу
На миг толпой разряженной людской».
* * *
Кем эта ваза нежная была?
Вздыхателем! Печальна и светла.
А ручки вазы? Гибкою рукою
Она, как прежде, шею обвила.
* * *
Что алый мак? Кровь брызнула струей
Из ран султана, взятого землей.
А в гиацинте – из земли пробился
И вновь завился локон молодой.
* * *
Над зеркалом ручья дрожит цветок;
В нем женский прах: знакомый стебелек.
Не мни тюльпанов зелени прибрежной:
И в них – румянец нежный и упрек…
* * *
Сияли зори людям – и до нас!
Текли дугою звезды – и до нас!
В комочке праха сером, под ногою
Ты раздавил сиявший юный глаз.
* * *
Светает. Гаснут поздние огни.
Зажглись надежды. Так всегда, все дни!
А свечереет – вновь зажгутся свечи,
И гаснут в сердце поздние огни.
* * *
Вовлечь бы в тайный заговор Любовь!
Обнять весь мир, поднять к тебе Любовь,
Чтоб, с высоты упавший, мир разбился,
Чтоб из обломков лучшим встал он вновь!
* * *
Бог – в жилах дней. Вся жизнь – Его игра.
Из ртути он – живого серебра.
Блеснет луной, засеребрится рыбкой…
Он – гибкий весь, и смерть – Его игра.
* * *
Прощалась капля с морем – вся в слезах!
Смеялось вольно Море – все в лучах!
«Взлетай на небо, упадай на землю, —
Конец один: опять – в моих волнах».
* * *
Сомненье, вера, пыл живых страстей —
Игра воздушных мыльных пузырей:
Тот радугой блеснул, а этот – серый…
И разлетятся все! Вот жизнь людей.
* * *
Один – бегущим доверяет дням,
Другой – туманным завтрашним мечтам,
А муэдзин вещает с башни мрака:
«Глупцы! Не здесь награда, и не там!»
* * *
Вообрази себя столпом наук,
Старайся вбить, чтоб зацепиться, крюк
В провалы двух пучин – Вчера и Завтра…
А лучше – пей! Не трать пустых потуг.
* * *
Влек и меня ученых ореол.
Я смолоду их слушал, споры вел,
Сидел у них… Но той же самой дверью
Я выходил, которой и вошел.
* * *
Таинственное чудо: «Ты во мне».
Оно во тьме дано, как светоч, мне.
Брожу за ним и вечно спотыкаюсь:
Само слепое наше «Ты во мне».
* * *
Как будто был к дверям подобран ключ.
Как будто был в тумане яркий луч.
Про «Я» и «Ты» звучало откровенье…
Мгновенье – мрак! И в бездну канул ключ!
* * *
Как! Золотом заслуг платить за сор —
За эту жизнь? Навязан договор,
Должник обманут, слаб… А в суд потянут
Без разговоров. Ловкий кредитор!
* * *
Чужой стряпни вдыхать всемирный чад?!
Класть на прорехи жизни сто заплат?!
Платить убытки по счетам Вселенной?!
– Нет! Я не так усерден и богат!
* * *
Во-первых, жизнь мне дали, не спросясь.
Потом – невязка в чувствах началась.
Теперь же гонят вон… Уйду! Согласен!
Но замысел неясен: где же связь?
* * *
Ловушки, ямы на моем пути.
Их Бог расставил. И велел идти.
И все предвидел. И меня оставил.
И судит тот, кто не хотел спасти!
* * *
Наполнив жизнь соблазном ярких дней,
Наполнив душу пламенем страстей,
Бог отреченья требует: вот чаша —
Она полна: нагни – и не пролей!
* * *
Ты наше сердце в грязный ком вложил.
Рубаи о жизни Омара Хайяма: стихотворения со смыслом
Омар Хайям — Не завидуй тому, кто силен и богат
Не завидуй тому, кто силен и богат,
за рассветом всегда наступает закат.
С этой жизнью короткою, равною вдоху,
Обращайся, как с данной тебе напрокат.
Омар Хайям — Я повествую только о своём
Я повествую только о своём:
Что в жизни много разного, и в нём
Мы усмотреть должны все краски бытия и быта,
Чтоб не остаться у разбитого корыта.
Омар Хайям — Я во сне увидал мудреца
Я во сне увидал мудреца — старика,
Он сказал: «Что ты спишь? Жизнь и так коротка!
Пробудись, ибо сон есть подобие смерти,
Отлежать и в могиле успеешь бока».
Омар Хайям — Что меня ожидает, неведомо мне
Что меня ожидает — неведомо мне,
Скорбь рождает раздумье о завтрашнем дне.
Пей, Хайям! Не пролей ни глотка этой влаги,
Этой жизни, которой все меньше на дне.
Омар Хайям — Что за утро
Что за утро! Налей-ка, не мешкая, мне
Что там с ночи осталось в кувшине на дне.
Прелесть этого утра душою почувствуй —
Завтра станешь бесчувственным камнем в стене.
Омар Хайям — Что жизнь
Что жизнь — базар, там друга не ищи.
Что жизнь — ушиб, лекарства не проси.
Сам не меняйся — людям улыбайся!
Но у людей улыбок — не ищи.
Омар Хайям — Что жизни караван
Что жизни караван! Он прочь уходит.
Нам счастья удержать невмочь — уходит.
О нас ты не печалься, виночерпий,
Скорей наполни чашу — ночь уходит.
Омар Хайям — Что есть счастье
Что есть счастье? Ничтожная малость.
Ничто.
Что от прожитой жизни осталось? Ничто.
Был я жарко пылавшей свечой наслажденья.
Все, казалось, — мое. Оказалось — ничто.
Омар Хайям — Хоть мудрец не скупец и не копит добра
Хоть мудрец — не скупец и не копит добра,
Плохо в мире и мудрому без серебра,
Под забором фиалка от нищенства никнет.
А богатая роза красна и щедра!
Омар Хайям — Хорошо, если платье твое без прорех
Хорошо, если платье твое без прорех.
И о хлебе насущном подумать не грех.
А всего остального и даром не надо —
Жизнь дороже богатства и почестей всех.
Омар Хайям — Ходил я много по земле, она цвела
Ходил я много по земле, она цвела,
Но в гору, нет, увы не шли мои дела.
Доволен я, что жизнь, хотя и огорчала,
Но иногда весьма приятно шла.
Омар Хайям — Ужели бы гончар им сделанный сосуд
Ужели бы гончар им сделанный сосуд
Мог в раздражении разбить, презрев свой труд?
А сколько стройных ног, голов и рук прекрасных,
Любовно сделанных, в сердцах разбито тут!
Омар Хайям — И теперь живу под гнетом страха
И теперь живу под гнетом страха:
Я боюсь, что время, время злое
Уловить мне случай помешает,
Увенчать наградой хоть былое.
Омар Хайям — Ты скажешь эта жизнь одно мгновенье
Ты скажешь эта жизнь — одно мгновенье.
Ее цени, в ней черпай вдохновенье.
Как проведешь ее, так и пройдет,
Не забывай: она — твое творенье.
Омар Хайям — Ты измучен, мой друг, суетою сует
Ты измучен, мой друг, суетою сует,
А забот тебе хватит на тысячу лет.
Не горюй о прошедшем — оно не вернется,
Не гадай о грядущем — в нем радости нет.
Омар Хайям — Ты едва ли былых мудрецов превзойдешь
Ты едва ли былых мудрецов превзойдешь,
Вечной тайны разгадку едва ли найдешь.
Чем не рай тебе — эта лужайка земная?
После смерти едва ли в другой попадешь.
Омар Хайям — Трясу надежды ветвь, но где желанный плод
Трясу надежды ветвь, но где желанный плод?
Как смертный нить судьбы в кромешной тьме найдет?
Тесна мне бытия печальная темница, —
О, если б дверь найти, что к вечности ведет!
Омар Хайям — Так как смерть все равно мне пощады не даст
Так как смерть все равно мне пощады не даст —
Пусть мне чашу вина виночерпий подаст!
Так как жизнь коротка в этом временном мире,
Скорбь для смертного сердца — ненужный балласт.
Омар Хайям — Тайн вечности, мой друг, нам не постичь никак
Тайн вечности, мой друг, нам не постичь никак.
Неясен каждый звук, расплывчат каждый знак.
Жизнь – света пелена меж прошлым и грядущим.
Рассеется она – и мы уйдем во мрак.
Омар Хайям — Сомненье, вера, пыл живых страстей
Сомненье, вера, пыл живых страстей —
Игра воздушных мыльных пузырей:
Тот радугой блеснул, а этот серый…
И разлетятся все! Вот жизнь людей.
Страница 1 из 41234»
Рубаи: самая роскошная книга стихов в истории?
Загрузка
Литература
(Изображение предоставлено Alamy)
By Joobin Bekhrad, 11 января 2018 г.
мир видел. Джубин Бехрад рассказывает, как он оказался на дне Атлантики и какое влияние он оказывает до сих пор.
«Когда «Титаник» затонул в ночь на 14 апреля 1912 в море у Нового Света, его самой выдающейся жертвой стала книга…» Французско-ливанский писатель Амин Маалуф, возможно, немного преувеличил в своем историческом романе 1988 года «Самарканд ».
Или нет, в зависимости от того, кого вы должны были спросить в то время. Рассматриваемая книга представляла собой вымышленный манускрипт «Рубайат» (четверостишия) иранского эрудита XI века Омара Хайяма, который ценился, потому что он был единственным из существующих. На самом деле существовало множество копий тома персидских стихов. Однако в то время, когда «Титаник» совершал свое злополучное путешествие, было такое, которое затмило их всех — не с точки зрения того, что было написано внутри, а, скорее, с точки зрения его почти потустороннего вида. было этот вполне реальный манускрипт, который послужил источником вдохновения для знаменитого романа Маалуфа. «На дне Атлантики лежит книга, — пишет он во введении. — Я собираюсь рассказать вам его историю.
Оскар Уайльд описал «Рубайят» как «шедевр искусства», поместив его рядом с сонетами Шекспира как самую большую литературную любовь (Источник: Alamy) Персидская поговорка. В то время как этот конкретный пример относится к разграблению Дели иранским монархом Надир-шахом Афшаром и разграблением знаменитого Павлиньего трона (среди прочего) в середине 18-го века, он вполне мог быть придуман несколькими веками позже в Лондоне.
Стремясь возродить средневековые традиции переплетного дела, украшенного драгоценностями, Джордж Сатклифф и Фрэнсис Сангорски были известны всему городу в начале 19 века.00s за их роскошный и экстравагантный дизайн. Соответственно, именно к ним книжный магазин Генри Сотерана на Саквилл-стрит обратился за заказом книги, как никто другой.
Стоимость, по словам Сотерана, не должна была иметь значения; переплетчикам был предоставлен карт-бланш, чтобы дать волю своему воображению и создать самую ослепительную книгу, которую когда-либо видел мир. Завершенная в 1911 году после двух лет интенсивного труда, книга, состоящая из вольных викторианских интерпретаций стихов Омара Хайяма Эдвардом Фитцджеральдом, иллюстрированных Элиу Веддером, стала известна как «Великий Омар», а также как «Чудесная книга». счет его явного великолепия. Его позолоченную обложку украшали три павлина с украшенными драгоценными камнями хвостами, окруженные замысловатыми узорами и цветочными ветками, типичными для средневековых персидских рукописей, а греческий 9Бузуки 0013 можно было увидеть на спине.
При его изготовлении было использовано более 1000 драгоценных и полудрагоценных камней – рубинов, бирюзы, изумрудов и других, а также около 5000 вставок из кожи, серебра, слоновой кости и черного дерева, 600 листов сусального золота 22-каратной пробы. .
Великий Омар
Несмотря на то, что книга предназначалась для отправки в Нью-Йорк компанией Sotheran’s, книготорговцы отказались платить высокую пошлину, наложенную на нее на таможне США. Его вернули в Англию, где он был куплен Габриэлем Уэллсом на аукционе Sotheby’s за 450 фунтов стерлингов — меньше половины его исходной цены в 1000 фунтов стерлингов. Уэллс, как и Сотеран до него, намеревался отправить шедевр в Америку. К несчастью для него — и для всего мира — его нельзя было взять на борт изначально выбранного корабля.
Титаник был следующим на очереди, а остальное не требует пояснений. Однако история не закончилась ни крушением «Титаника» , , ни даже странной смертью Сангорского, утонувшего несколько недель спустя.
Племянник Сатклиффа Стэнли Брей был полон решимости возродить не только память о Великом Омаре, но и саму книгу. Используя оригинальные рисунки Сангорского, ему удалось — после изнурительных шести лет — воспроизвести книгу, которая была помещена в банковское хранилище.
Были опубликованы сотни различных версий Рубайят, в том числе одна с рисунками иллюстратора Эдмунда Дюлака (Фото: Alamy)
Великий Омар, казалось, родился под дурным знаком, потому что во время лондонского Блица Второй мировой войны он был — мало чем отличающийся от винных кувшинов поэта, символизирующих человеческую слабость — разлетелся на куски. Потрясенный, но не сломленный, Брей снова засучил рукава, чтобы сочинить еще одну версию лебединой песни своего дяди. На этот раз, однако, его создание было делом не лет, а десятилетий. Завершенные после 40 лет периодической работы, невзгоды Брея воплотились в еще одной потрясающей репродукции, которую он одолжил Британской библиотеке и которую его имущество завещало учреждению после его смерти, где ее можно увидеть сегодня.
«Я нисколько не суеверен, — заметил Брей незадолго до своей кончины, — хотя и говорят, что павлин — это символ бедствия».
ФитцОмар
Что такое Рубайат Омара Хайяма и кто был этот загадочный персонаж, которым были очарованы Сотеран, как и многие другие? Эрудит 11-го века из восточного Ирана, Хайям был почитаем еще при жизни за свои новаторские работы в области астрономии и математики. Как и другие иранские эрудиты, такие как Ибн Сина (Авиценна), Хайям также был поэтом. Тем не менее, его поэзия не была похожа на поэзию любого другого персидского поэта до него, и на протяжении веков он занимал совершенно уникальное место в большом корпусе классической персидской литературы.
Из-за своей любознательной натуры Хайям подвергал сомнению то, что большинство вокруг него считало само собой разумеющимся: веру, загробную жизнь и смысл самой жизни. Он мало доверял обещаниям религии с ее разговорами о рае и аде и даже выражал сомнения относительно логики Бога.
Только в одном Хайям был уверен и чем дорожил: этой жизни.
В годы, предшествовавшие Первой мировой войне, существовал культ Омара Хайяма: обеденные клубы, зубной порошок и игральные карты были отмечены его именем (Фото: Alamy)
Он хорошо понимал – возможно, из-за неспокойных времен, в которые он жил (Иран, находившийся тогда под тюркской оккупацией, недавно подвергся вторжению арабов, и монгольские орды скоро сровняют его родину с землей) – скоротечность жизни и неизбежность смерти и важность использования слишком короткого момента, отпущенного нам на земле. Любые разговоры о загробной жизни или религии он считал пустой болтовней. Как он писал:
Никто не видел ни Рая, ни Ада, о сердце мое;
Кто, скажи ты, пришел из того царства, о сердце мое?
Наши надежды и страхи связаны с тем, чему,
За исключением имени и понятия, мы не можем ничего приписать.
Хотя он часто сетовал на эфемерность жизни, он все же решил повеселиться – с обильным количеством вина (и с несколькими возлюбленными тоже).
Писатель Г. К. Честертон утверждал, что Рубайят была Библией «религии carpe diem» (Источник: Alamy) дух в Хайяме, «Старом палаточнике». Когда он обратил свое внимание на Хайяма, он уже перевел с персидского «Саламан и Абсал» Джами, а также сокращенную версию «Беседа о птицах» Аттара. Однако именно Рубайат должен был доказать его выдающееся произведение. Хотя это и не совсем перевод оригинальных персидских стихов, очень свободная интерпретация Фитцджеральда в немалой степени уловила дух Рубайи и мировоззрение поэта.0013 Weltanschauung — , отсюда и ссылка на автора как «ФитцОмар».
Несмотря на то, что после выпуска книга пользовалась небольшой популярностью, тонкая, но глубокая книга вскоре обрела популярность, о которой Фитцджеральд даже не мог и мечтать. В конце 19 века элитный литературный салон в Лондоне — все еще действующий Клуб Омара Хайяма — был назван в честь Хайяма. Исполнение Рубайата Фитцджеральдом также послужило источником вдохновения для художников-прерафаэлитов, таких как Уильям Моррис, который выпустил две иллюминированные рукописи, вторая из которых также содержала иллюстрации Эдварда Бёрн-Джонса.
После того, как копия «Рубайата» была передана художникам-прерафаэлитам, Джон Раскин заявил: «Я никогда — до сегодняшнего дня — не читал ничего столь великолепного». всевозможные иллюстрации таких художников, как Эдмунд Дюлак и Эдмунд Джозеф Салливан. Фактически, одна иллюстрация последнего позже стала украшением одноименного альбома Grateful Dead 1971 года. В другом месте известный писатель Гектор Хью Манро выбрал псевдоним «Саки» (прозвище, которое Хайям использовал для обращения к своему виночерпию), а в романе Агаты Кристи 1942 года «Движущийся палец» есть стихотворение ФитцОмара в качестве его тезки. Это не говоря уже о голливудском фильме 1957 года, снятом о Хайяме, о том, как американский актер Альфред Дрейк в 1960 году прочитал всю Рубаи, и о его цитате Мартина Лютера Кинга в антивоенной речи 1967 года (он опередил Билла Клинтона в этом на несколько десятилетий), среди многих других случаев. В 1950-х годах рубайат был настолько популярен, что более половины его можно было найти в сборниках «Цитаты Бартлетта» и «Оксфордская книга цитат» 9.
0013 .
Не такой уж и старый изготовитель палаток
Поэзия Хайяма, несомненно, выдержала испытание временем. В своем родном Иране он — видная фигура, чья книга стихов, как и книга Хафеза, является основным продуктом домашнего обихода. Исполнение «Рубайата» Фитцджеральдом по-прежнему, несмотря на огромные вольности, которые он допускал, до сих пор является самой известной английской версией этого произведения и английской классикой само по себе. В других странах мира его стихи можно прочитать практически на любом мыслимом языке. Поэтому, пожалуй, не секрет, почему Сотеран выбрал Рубайат как смысл существования Сатклиффа и связанного чуда Сангорски. Но почему? Как могли слова эрудита XI века иметь какое-то отношение не только к викторианской эпохе и середине XX века, но и к сегодняшнему дню?
Одна из иллюстраций Эдмунда Джозефа Салливана к Рубаи была использована на обложке одноименного альбома Grateful Dead 1971 года (Источник: Alamy) , религия или вероисповедание.
Действительно, в сегодняшние смутные времена Рубайат может быть даже более актуальным, чем в те неспокойные времена, когда она была первоначально написана. Что сказал бы автор самого роскошного сборника стихов о нашем безумном, безумном мире, будь он сегодня? Пожалуй, по словам мудреца:
Как быстро проходит этот караван жизни;
Ищи момент, который с радостью проходит.
Саги, зачем сегодня оплакивать завтрашние несчастья?
Принеси чашу, ибо ночь пройдет.
Все поэтические переводы автора.
Если вы хотите прокомментировать эту историю или что-либо еще, что вы видели на BBC Culture, перейдите на нашу страницу Facebook или напишите нам по номеру 9.0014 Твиттер .
И если вам понравилась эта история, подпишитесь на еженедельную рассылку новостей bbc.com под названием «Если вы прочитаете только 6 вещей на этой неделе».
Каждую пятницу на ваш почтовый ящик доставляется тщательно подобранная подборка историй из BBC Future, Culture, Capital и Travel.
Вечная классика рубайата Омара Хайяма | Раши Дж. | The East Berry
«Рубайят» Омара Хайяма — одна из очень немногих литературных жемчужин, которые считаются дважды классическими, одна на персидском языке оригинала, а другая на английском языке. Рубаи затрагивает многие великие темы поэзии, такие как любовь, вино, бог и смысл существования в гигантском космосе.
Портрет Омара Хайяма из ВикипедииОколо 100 лет назад, когда Эдвард Фитцджеральд перевел ослепительное стихотворение Омара Хайяма, Рубаи на английский , он и представить не мог, какое сокровище он сделал доступным для огромного числа люди на земле.
Перевод «Рубайата», сделанный Фитцджеральдом, не только придал ему новые высоты, что редко бывает в переводных произведениях, но и позволил словам Хайяма достичь ушей некоторых литературных гигантов Запада и, следовательно, стать популярными в глазах публике, что также редко бывает в случае с переведенными произведениями.
Считается, что Оскар Уайльд однажды назвал Рубаи «шедевром искусства», поместив его с сонетами Шекспира в число своих самых больших литературных увлечений. Точно так же Марк Твен и Т. С. Элиот тоже приветствовали великолепие идей Хайяма, а также труд Фитцджеральда, который воплотил эти идеи в милую и прекрасную поэзию.
Считается, что когда английский художник Джон Раскин впервые получил экземпляр Рубаи в 1800-х годах, он описал свои чувства так:0013 Я никогда — до сего дня — не читал ничего настолько великолепного ’, чувство, которое с тех пор разделяют многие другие.
Омар Хайям был эрудитом XI века из Ирана, более известным своим вкладом в астрономию и математику, а не в поэзию. Благодаря его вкладу в 1982 году НАСА решило назвать в его честь кратер на Луне. Хайям был учеником Ибн Сины, исламского предшественника Сократа, который изучал у него философию, но больше, чем философию, его привлекала поэзия.
В отличие от других персидских поэтов, Хайям сочетал свою одержимость персидскими стихами со своими взглядами на философию, тем самым создавая нечто совершенно уникальное для себя в огромном и богатом перечне классической персидской литературы.
Рубаи Хайяма считается стихотворением на все времена года.
Это святое и нечестивое одновременно. Он затрагивает важнейшие вопросы жизни и смерти, а также передает философию эпикурейского стиля, заключающуюся в том, чтобы не относиться к вещам слишком серьезно. Он ставит под сомнение наши глубоко укоренившиеся убеждения о Боге и небесах, сосредотачиваясь на том виде духовной трансцендентности, который обычно встречается в суфийской литературе.
Хайям был агностиком в душе и часто не доверял обещаниям религии — ее заявлениям о рае и аде и ее настойчивому утверждению о существовании Бога. Он часто критиковал комплекс превосходства мусульман, которые думали, что им переданы все ответы, в то время как остальные люди были просто невежественными манекенами. Неудивительно, что Кристофер Хитченс использовал один из стихов Хайяма «Рубайат» в качестве пролога к своему умопомрачительному эссе «
И ты думаешь, что таким, как ты
Личиночная, голодная, фанатичная команда
Бог дал тайну, а мне отказал?
Ну-ну, какое это имеет значение? Поверьте и вы!
(перевод Ричарда ле Гальена)
Или за пределами Рубаи, взгляните на его стих:
Какой человек никогда не нарушал ваш закон, скажем?
Жизнь без греха, какой у нее вкус, скажем?
Если ты накажешь зло, которое я сделал злом,
Какая разница между тобой и мной?
Или это:
Я винолюб? Что, если я?
Зороастрийец или неверный? Предположим, я?
Каждая секта неправильно называет меня, но я им не внимаю,
Я свой, и я такой, какой я есть.
Или это:
Когда Аллах смешал мою глину, он прекрасно знал
Мои будущие действия, и каждый мог предсказать;
Без Его воли не совершалось ни одно мое действие;
Так справедливо ли наказать меня в аду?
Или это:
Коран! Ну, давай, проверь меня
Прекрасная старая книга в ужасных ошибках —
Поверьте мне, я тоже могу цитировать Коран,
Неверующий знает свой Коран лучше всех
Прямолинейный и открытый скептицизм Хайяма, несомненно, делает его голосом разума для мусульманского мира, который часто отрекается от него как будто он и не вошел в историю.
И все же, поэзия Хайяма имеет историю вдохновения религиозно мыслящих людей, его стихи исследуют и осмысливают многие лики Бога, которые люди видят в своей повседневной жизни, высшая форма которых была описана с использованием словарный запас «любви и света» 9.0003
Взгляните на его стих:
Тогда о Тебе во Мне, кто работает позади
Завеса Вселенной Я плакал, чтобы найти
Лампу, чтобы вести меня сквозь тьму; иЧто-то тогда сказало — «Понимание слепо». -поглощение Богом» означает идею о том, что люди отходят от Бога и в конечном итоге снова поглощаются Богом в космическом союзе становления всем и единым.
Обратите внимание, что подобные темы почти универсальны в языке поэзии. Лао-цзы, китайский философ и основатель даосизма, также говорил о таких темах единения в своей поэзии, а Рабиндранат Тагор, великий бенгальский поэт, написавший классический эпос Gitanjali , также исследовал аналогичные темы мистицизма о «единстве всего». в его поэзии.
Поэтому неудивительно, что Рубаи Хайяма перегружены такими метафорами, но, возможно, уникальность его поэзии или суфийской поэзии в целом заключается в употреблении вина и его бесконечных отношениях с Богом. Хайям часто ссылается на «чашу», чашу с вином или виночерпия, которые в суфийской лексике использовались для обозначения концепции Бога. Эта метафора прекрасно используется в самых ранних стихах Рубаи:
Сон, когда Левая Рука Зари была в Небе
Я услышал Голос в Таверне, крик,
«Пробудитесь, мои Малыши, и наполните Чашу
Прежде чем Ликер Жизни в ее Чаше иссякнет».В то время как вино названо в Коране «мерзостью деяний сатаны» (5:90–91), это инструмент, с помощью которого сатана пытается разжечь «вражду и ненависть» между верующими и «удержать вас от поминания о Боге». и молитва», интересно не то, что винная поэзия была золотым стандартом для всех жемчужин исламской литературы, а то, что понятие вина использовалось в воспоминании и восхвалении Бога, что делает его более парадоксально приятным.
Начиная с периода Халифата, винопитие стало одной из величайших тем поэзии. Некоторые из этих стихов были написаны самими халифами, халиф аль-Валид ибн Язид (ум. 744), например, сочинил одни из лучших, а также одни из самых скандальных поэтических стихов в каноне. Он написал:
Свидетельствую перед Богом и ангелами
И всеми Его слугами и товарищами благочестивыми
Что жажду песни и глотков из стакана
И схватить ртом красивые щекиПоэзию вина подробно исследовали не только поэты-атеисты, такие как Аль-Мари (также называемый слепым поэтом), или суфийские поэты, такие как Руми, но она заняла особое место в сердцах даже многих религиозно ортодоксальных поэты.
Если книги о вине в мировом саду не существует
Цветка, бутона, зелени, даже сада не будетТак что же представляет собой вино в исламской поэзии? Когда Хафез говорил о вине в своих стихах, он на самом деле имел в виду вино. По словам Хафеза, вы никогда не откроете тайны мироздания, принявшись за сократовскую мудрость, вам нужны радости любви и вина, чтобы сделать ваше существование сносным в этой холодной жесткой вселенной. Однажды он написал: « Ибо никто не раскроет и не раскроет эту тайну мудростью ». Но в классической исламской поэзии вино использовалось как в священном, так и в мирском смысле.
Хайям, например, использовал метафору «чаша» или «виночерпий», чтобы указать на глубокую суфийскую идею о том, что, поскольку все является проявлением Бога, бокал для вина также является отражением всемогущества Бога. Но в большей степени это имеет оттенок опьянения, подобно тому, как суфии опьяняются своей любовью к Богу. Руми описал это чувство как «опьянение от Бога». Он также описал это как чувство «уязвимости» и «растворения своего эго» перед Богом — эффект, который вино часто оказывает на людей. Это также называется «быть правдивым» или «обнаженным» перед Богом, потому что вино часто заставляет людей говорить правду о себе, которую они иначе не сказали бы в своем обычном состоянии. Когда Икбал говорил о вине в своих стихах, он также имел в виду «преклонение головы» перед Богом или разрушение своего эго, потому что эго часто мешает людям подчиниться своей уязвимости перед Богом. Однако чаще всего вино олицетворяет любовь, земную любовь, а также высшую божественную любовь.
Любовь опьяняет, как и вино. Любовь болезненна, как и действие вина. И самая высокая форма любви, которая часто является любовью Бога, является самой опьяняющей и самой болезненной. Хайям часто говорит о такой страстной и опьяняющей любви в своем Рубаи, и, хотя он верит в то, что сила такой любви может быть поглощена и даже уничтожена, в то же время он приступает к посланию «легко, дитя, легко», которое более представитель Олдоса Хаксли и его скептицизма. Как и все великие философы, Хайям также считает, что «в конце концов ничто не имеет значения» и что «жизнь коротка», и поэтому не следует относиться к вещам слишком серьезно, что какие бы смыслы вы ни построили и какую бы великую цель вы ни взяли на себя, следует быть сдержанным бокалом вина, то есть к нему следует относиться с той легкостью и несерьезностью, которые часто более приличествуют поведению пьяниц. Он пишет:
И если Вино, которое ты пьешь, Губы, которые ты прижимаешь,
Конец в Ничто, все Вещи заканчиваются в — Да —
Тогда представь, пока Ты есть, Ты всего лишь
кем Ты будешь — Ничто — Ты не будешь меньше .
-поглощение Богом» означает идею о том, что люди отходят от Бога и в конечном итоге снова поглощаются Богом в космическом союзе становления всем и единым.
Шамс-уд-Дин, живший сразу после Ибн Таймийи и носивший псевдоним Хафез, написал несколько сборников стихов о «радостях любви и вина». Востока» и один из пионеров панисламизма в Южной Азии, написавший в своих стихах несколько комментариев к Корану, много говорил о текстуре и вкусе вина в связи со своими метафизическими представлениями о Место Бога в психике человека. Один из его прекрасных стихов в Bang-e-Dra гласит:
